Вперед, гвардия!

Дорога шла лесом, и едва Селиванов вошел в него, как тьма стала непроглядной. Он в нерешительности остановился. Идти дальше или вернуться? Вернуться — назовут трусом. И Леня, переложив пистолет в карман шинели, на ощупь тронулся вперед.

И вдруг из чащи леса донесся страшный крик. Слов не разобрать, но сомнений не было — кто-то взывал о помощи. Селиванов стоял в нерешительности считанные секунды, но успел продумал различные варианты. Самым верным в его положении было — немедленно вернуться назад, а с другой стороны — неужели отказать в помощи пострадавшему и опозорить себя? Правда, он ничего не видел, мог сам оказаться в ловушке, но глупое самолюбие заставило сделать необдуманный шаг.

Дорога показалась ему бесконечной. Он уже начал успокаиваться, когда руки, вытянутые вперед, вдруг нащупали ногу висящего человека. Селиванов метнулся в сторону и тотчас почувствовал, как что-то легонько стукнуло по затылку. Это были ноги второго повешенного.

Дальнейшее Леня помнил плохо. Увлекаемый диким, необузданным страхом, он направил пистолет в ночь и выстрелил.

Пришел в себя Селиванов только увидев матросов, бегущих к нему с фонарями.

Как выяснилось позже, повешенные были местными активистами.

Да, негоже отдавать Юзека в первые попавшиеся руки, негоже…

— Тогда, Юзек, ты ешь. Понял? Ешь! Скоро придем в Попово-Костельню, там наш госпиталь, и о тебе будет кому позаботиться.

Селиванов выходит на палубу. Ему кажется, что между сосенок ползают люди. Вон один, второй, третий…

— Дежурный! — кричит Селиванов.

— Есть, дежурный, — появляется из рубки Волков.

— Что это?

— Матросы для больных грибы собирают.

— Мины…

— Мины можно вынуть или обойти… Конечно, если осторожно, — Волков говорит спокойно. Он не сомневается в правильности действий матросов.

— Взорвется хоть один… — начинает Леня и замол-кает: под одной из сосенок вспыхивает пламя, она подпрыгивает и, подрубленная под корень, падает на землю.

Леня всматривается в ползающих матросов и облегченно вздыхает: они чувствуют себя так, как будто ничего особенного не случилось.

— Больные слабеют без питания. Не селедкой же их кормить! — говорит Волков.

Селиванов не спорит.

Ночью больных накормили грибовницей, а сами опять поужинали хлебом с селедкой и легли спать, чтобы завтра с зарей снова лезть в воду и упрямо пробиваться к Сероцку, к первому польскому городу, под которым флотилия должна вступить в бой.

3

К Сероцку подошли точно в назначенное время, темной осенней ночью ворвались в него, а к утру над городом уже полоскались флаги победителей. Разглядывать город было некогда: в нескольких километрах от него топорщилась орудиями крепость Зегже. Глубоко пустив корни в гористый берег, скрытая под толщами земляных валов, она казалась неуязвимой, несокрушимой и, на первый взгляд, прочно, намертво оседлала и реку и шоссейную дорогу, вдоль которой костенели трупы фашистов.

Но армия продвинулась вперед, крепость угрожала ее флангу, и советское командование решило ночью начать общий штурм. И, как бывало уже много раз, главными козырями опять выдвигались внезапный бросок катеров и ярость морской пехоты, которая, уцепившись за берег, скорее погибнет, чем откатится назад. Все было продумано, решено, и катера ждали только условного часа.

Норкин, заткнув за пояс полы реглана, шагал по обочине дороги и с интересом посматривал на Нарев, который лениво и методично лизал своими черными волнами глинистые берега. Норкин прибыл в Польшу перед самым штурмом Сероцка, о прелестях плавания по Западному Бугу только слышал и теперь по внешним признакам старался угадать, похож Нарев на него или нет. Кажется, не похож. Широкий, он течет ровно, местами покрыт цепочками водоворотов, убегающими к Висле. Плавать по нему вроде бы можно, а вот с крепостью опять дрянь получается. Попробуй-ка, вскарабкайся на такой обрывище, да еще если по тебе стреляют! Успокаивало одно: батальон Козлова, как всегда, прибудет с наступлением темноты, погрузится без суеты и шума, а следовательно, можно надеяться, что ночной штурм будет неожиданностью для вражеского гарнизона.

— Эй, подбери пятки! Отдавим! — резанул по ушам чей-то задорный окрик. Норкин перепрыгнул через канаву и остановился. Окутанные паром, переваливаясь на ухабах, как утки, шли две полуторки. Номера их и опознавательные знаки были заляпаны, грязь висела сосульками, но любой человек, взглянувший на них, не задумываясь, определил бы их принадлежность к флотилии: в кузовах сидели матросы. Они беззлобно посмеивались над чудаком, вышагивающим по самой грязи. Норкин был одет в реглан без погон, вместо фуражки голову обтягивал катерный шлем, но он даже радовался, что никто не угадывает в нем офицера: захотелось хоть немного побыть не комдивом, а простым моряком.

Поравнявшись с Норкиным, головная машина остановилась, и шофер спросил, высунувшись из кабинки:

— Слушай, до Зегже далеко? Сутки маемся в этой грязюке, а ей и конца не видно.

— Километра два и стоп. Дальше все простреливается.

— А до катеров?

— Как встанешь — до них рукой подать.