Вперед, гвардия!

— Точно так, — сухо ответил Чигарев и отвернулся к окну.

— Начнем, — сказал Норкин и выпрямился. — Объявляю готовность номер три… На фронт выходим сегодня ночью. Немедленно проверить машины, документацию, получить боезапас, топливо. Командиру базы…

Чернышев вскочил и замер, раскрыв блокнот.

— …немедленно выдать всё. Посадить всех писарей, если мало — забирайте штабных, но чтобы к вечеру оформление накладных, требований и прочих бумажек было закончено!

— Слушаюсь, будет исполнено.

— Выдай, Василий Никитич, и эн-зэ. Понимаешь? Те снаряды, что в ведомостях тыла не числятся… У Семенова наверняка на голодный паек посадят.

— Не взять всех…

— Дай, сколько возьмут!.. Ты, Владимир Петрович, чуть я просигналю — гони ко мне тральщики со снарядами.

Чигарев медленно опустил голову.

— Исполняйте!

Непривычно тихо на катерах. Не слышно обычных шуток. Матросы безмолвны, как тени. Рулеметчики набивают ленты, аккуратно укладывают их в коробки, а остальные носят ящики со снарядами. И всё это делается без понукания, без команд. Даже командиров отрядов и катеров не видно: они проверяют карты, журналы, еще раз просматривают таблицы условных сигналов.

Под вечер приехали Голованов с Ясеневым. Они обошли все катера, заглянули в штаб, поговорили с матросами и остались довольны.

— Готов, значит? — спросил Голованов, глядя на матросов, которые швабрами уничтожали последние следы недавнего аврала. — Быстро справились, молодцы… Еще одно запомни: скрытность, скрытность и еще раз скрытность. Без отличительных огней идите. Не побьетесь?

Норкин невольно улыбнулся. Только так и ходили все эти месяцы. Война многому научила.

— Ну, ну, вижу, что умеете, — улыбнулся и Голованов. — Тогда мешать не будем. Счастливого плавания!

Ясенев ничего не сказал. Он обнял Норкина, потом, оттолкнув, почему-то погрозил пальцем и сел в машину.

Ночь неохотно спускалась на землю. Солнце давно уже спряталось, а лучи его всё еще бродили по небу, словно из озорства поджигали кромки облаков, и красноватые отблески небесных пожаров падали на реку. Она, казалось, горела. Только в восточной части неба робко светились две звездочки. Они, как две провинциалки, впервые попавшие в большой город, старались быть незаметными, боязливо жались одна к другой.

Дивизион разделился на два лагеря: уходящие не спускались с катеров и с видом очень занятых людей слонялись по палубам, украдкой поглядывая на берег; остающиеся толпились у самой воды, перекидывались скупыми фразами. Обособленно держались девчата, прибежавшие сюда из деревни. Они смотрели на катера из-под развесистых каштанов.

— Уже разболтал кто-то, — недовольно бросил Норкин. Всё было готово, и он стоял среди офицеров, молча прощаясь с одними и ободряя своим спокойствием других.

— Сарафанное радио работает, — усмехнулся Селиванов. — Наталья о выходе два дня назад знала. Прихожу домой, а она укладывает мне в чемодан чистое белье и носом хлюпает.

Леня умышленно говорил грубовато, с иронией. Ой, как не хотелось ему уходить от молодой жены в неведомую даль… Что ждет там? Ведь он не заколдован ни от пуль, ни от осколков. Всё может случиться. Может быть, вчера последний раз заглядывал он в ее ласковые голубые глаза, может быть, вчера в последний раз обнимала она его.

— Откуда она узнала? — спросил Норкин. Откровенно говоря, это ему было безразлично, Узнала, ну и пусть узнала. Ведь не исправишь? Но на душе у него было тоскливо, почему-то так потянуло к Кате, что хоть плачь, и он спросил, чтобы отвлечься и не смотреть в сторону штаба, на крыльце которого, прижавшись друг к другу, сидели Наталья с Катей… Пришли проводить…

— Проще пареной репы! — охотно откликнулся Леня. — Штабники всю ночь готовили документацию и по домам разошлись на зорьке. Кому-нибудь из них благоверная и закатила сцену у фонтана. Он не выдержал натиска превосходящих сил и под большим секретом сообщил причину своего позднего появления в родных пенатах. Жена успокоилась, чмокнула его в щечку, и примирение состоялось. А утром одна из кумушек задала его жене коварный вопросик. Дескать, поздновато твой-то вчера явился. Погуливать начал? Жена, конечно, возмутилась и, чтобы оправдать честное имя мужа, сказала ей причину, разумеется тоже под большим секретом… Ну, а дальше, думаю, понятно.

Стемнело. Купы деревьев стали чуть заметными на фоне неба.

— Пора, — сказал Норкин, повернулся к Чигареву, протянул руку. — Держи, Володя. Не забудь, о чем я тебе говорил.

Чигарев горячо стиснул её, долго не выпускал из своих рук, будто хотел сказать что-то, потом порывисто притянул к себе Михаила и неумело чмокнул в щеку.

— Даю пять минут, — бросил Норкин через плечо и покосился на Селиванова. Леня благодарно взглянул на него и со всех ног бросился к штабу.

— По местам стоять, со швартовых сниматься! — сказал Норкин, и тишину разорвал гул моторов. Ни огонька, ни человеческого голоса. Плавно отошел от берега первый катер, за ним второй, третий, и их приземистые силуэты, как тени, заскользили по заливчику к Днепру.