Вперед, Команданте!

Ей сорок семь – но выглядит моложе. Фигура подтянутая – за собой следит. Одета немного старомодно, в строгий костюм с белоснежной блузкой – в Москве женщины так одеваются лишь на очень официальных мероприятиях (спасибо «Дому итальянской моды»). Обручального кольца на пальце нет – а ведь формально не в разводе. И часы на руке выбиваются из образа – не маленькие дамские, а большие, «швейцарские офицерские».

– Госпожа Лазарева, вы наконец объясните мне, что происходит? Зачем вам нужен мой сын?

– Вы знаете, кто я, сеньора Гевара? Ведь пока нас еще не представили друг другу.

– Мы хоть и вдали от Европы, но тоже в курсе мировых новостей. И читаем газеты. «Та, что стояла рядом с русским вождем, когда он едва не объявил войну Соединенным Штатам». «Самая загадочная фигура в русской власти». Вас едва ли не современным подобием Екатерины Медичи считают. Но я имею право спросить даже у вас: зачем вам нужен мой сын?

Верно – вспоминаю, что писали обо мне их газеты после того дня. Девятое мая этого года – день, когда американцы бомбили Ханой, а мистер Райан прилетал в Москву выдвигать нам ультиматум. И получил в ответ – вот не умеешь ты играть в свой же «покерфейс», поверил в нашу версию «мы из будущего», и что у нас за спиной другой СССР, побеждающий в Третьей мировой войне, а под вами пороховая бочка Йеллоустоун, которую мы можем взорвать, устроив катаклизм всему миру, но прежде всего вашему континенту[49]. Эта информация так и осталась достоянием Тех, Кто Решает, – иначе ой что бы у них на бирже началось! – но среди зрителей на Красной площади было полно и журналистов из всех стран, которые видели меня на трибуне Мавзолея, причем стоящей между Сталиным и Пономаренко (который неофициально считается в СССР второй по значимости фигурой и самым вероятным преемником вождя), а это, по советским реалиям, означало… И ведь не объяснишь же, что эта сцена тогда исключительно для мистера Райана была предназначена – где еще в той конкретной ситуации должна была стоять та, кто является тайным послом «иного» СССР в этом времени? Ну а газетеры такого понаписали… и фото мои тоже, как прямо с того дня, так и самые разные прежде, вплоть до кадров из фильма, где мы с Лючией вместе снялись.

– Вопрос неправильно поставлен, сеньора Гевара. Пока что мы были нужны вашему сыну больше, чем он нам. Кто обеспечил ему безопасность, когда он решил прокатиться на мотоцикле, – подумайте, что было бы, отправься он в свой вояж как сам хотел, вдвоем и на груде старого железа, которая развалилась бы через сотню миль; да он там реально мог погибнуть. Как и в Гватемале – где ему опять же показали революцию вблизи, сделав все возможное, чтобы он там голову не сложил. Да и до того – кто спас вашу семью от разорения, обеспечив вам достойную жизнь, а вашему сыну – возможность продолжить образование, – вам сказать или сами догадаетесь?

– Значит, Педро… Он делал все по приказу? Вашему или чьему-то еще?

И правда в него влюблена. Я-то ожидала, что сейчас ее слова будут – удивление, «так все это было подстроено, с самого начала». А она первым делом про своего «дона Педро» подумала – ну да, с законным мужем у нее давно абсолютное охлаждение, а других мужчин (судя по докладу, что у меня на столе) у нее так и не было – и как она сама убеждена, и не будет.

– Нет. Позвольте вам объяснить некоторые особенности тайной работы – если вы читали про меня в газетах, то знаете, чем я занималась в войну. В отличие от солдата на фронте, тайного агента в чужой стране невозможно контролировать. Верность его можно купить – но нанятые за деньги ненадежны, они легко предадут, если кто-то предложит больше, и уж, конечно, ни за какую плату не станут рисковать жизнью. Потому тех, чья верность обеспечена деньгами или компроматом, используют исключительно для эпизодических поручений – это про них сказано, что «в разведке нет подонков – есть кадры». А на долгосрочный проект пригодны исключительно те, кто служит за идею. Те, кто не будет исполнять приказ – если с ним не согласны. Тот, кого вы знали как «дона Педро» – не рассказывал вам о своей подлинной биографии?

– Я уважала его право на личное, Мне было достаточно его честного слова кабальеро – что там нет ничего порочащего.