Разлепив глаза по зову будильника, я побежал умываться-собираться, мысленно выстраивая план, за что мне хвататься в первую очередь, за что — во вторую. Позвонить Лялиной, узнать, удалось ли ей прогнуть отца — это надо прямо с утра. Но она еще не на работе, черт, а дома у нее телефона нет! Это ведь отправная точка, от которой надо плясать. Ладно, откладываем звонок Лялиной на после обеда и тогда же надо позвонить бабушке, поинтересоваться, выходил ли на связь дед. Потом сразу же — заехать за мамой и виноградом. Если у Лялиной получилось все, как мы задумали — устроить ей встречу с Ликой. В идеале надо бы освободиться до шести, потому что еще ж тренировка и — к урокам готовиться. Нельзя подавать коллективу дурной пример, они на меня равняются.
Промелькнула мысль, что с таким раскладом не выкупить мне ваучеры винзавода и не видать земли как своих ушей — не на что будет. И за запчастями придется ездить в Москву самому. Чертов пессимизм, сразу самое худшее в голову лезет. Вдруг деду удастся пропетлять, он останется целым, и за стрельбу из пистолета его не посадят?
Но голос диктора в голове снова и снова повторял, накручивая панику, что оппозиция вооружает своих защитников, и это ставило крест на моей былой симпатии оппозиции, потому что они приносили в жертву тех, кто им поверил, в том числе — моего деда. Даже если они пекутся о стране, а не о своих креслах, это действие перечеркивает все, ведь очевидно, чем закончится противостояние и как далеко зашли центробежные процессы.
Интересно, можно ли что-то радикально изменить, не бросая людей в разинутые пасти богов войны?
Ледяной душ окончательно меня пробудил. Я позавтракал оладьями и, не дожидаясь Бориса, побежал на место встречи, постепенно переключаясь с глобальных проблем на внутришкольные. Вчера директор вызывал на ковер родителей одноклассников и должен был получить заявлении об отказе от Джусихи.
Сегодня будет ясно, вернули ли нам Веру Ивановну, да и интересно послушать, что было на том собрании.
Оказалось, дрек не сильно лютовал. Погрозил пальчиком родителям, напомнив, что закон есть закон, если ученику положено быть на уроке, он не имеет права никуда уходить, принял заявления, выслушал жалобы на Джусиху и пообещал разобраться.
Что ж, первый урок у нас как раз русский, вот и посмотрим.
— Делаем ставки! — проговорил Рамиль, отошел к стенду и достал десять рублей. — Вот, на то, что погонят ее.
Все, кроме Бориса, не спешившего к своим одноклассникам, поставили против Джусихи. Произнеся ее имя, мы будто бы демона призвали, и она появилась у входа, посмотрела на нас, как на зловредных тараканов, и поплыла в кабинет директора. Взгляд русички, исполненный превосходства, мне не понравился.
— Ща будет битва демонов, — сказала Гаечка и шагнула к кабинету, навострив уши и ожидая, что оттуда донесутся вопли директора, но стояла подозрительная тишина.
Каюк, воровато оглядевшись, шагнул к двери и припал к ней ухом.
— Некрасиво. Пойдем в кабинет, — осадил его Илья и направился к лестнице.
Каюк не спешил уходить, а потом как шарахнется! Едва он отбежал, как дверь распахнулась, и из кабинета вырвался дрэк, красный и злой. Кивнул нам и, перебирая короткими ножками, побежал по лестнице.
— Что-то не то, — предположила Гаечка. — Мне кажется, он Джусиху попросту боится и ничего делать не будет.
Я зашагал за Ильей, жестом поманив остальных. Скользнул взглядом по стенду, отметил, что рисунков там больше нет — их отправили на городской конкурс. Надо уточнить у Бори, когда объявят результат.
— Мне кажется, она сама уйдет, — предположил Илья, неторопливо ступая со ступени на ступень. — Ну сами подумайте, нафига ей такой цирк? Она ведь тоже человек, ей хочется покоя, а не ненависти.
Гаечка фыркнула.
— А мне кажется, что ей надо исключительно дерьма, и чем хуже, тем лучше. Издеваться над нами ей нравится, а теперь она нас еще и ненавидит. — Посопев немного, она добавила: — Надо было сразу признаться, что стих написала я, вы бы учились себе спокойно.
Минаев возмутился:
— Что за фигня! У нас один за всех, все за одног — или как? Все было правильно. Джусиху надо гнать…
Поймав заинтересованные взгляды десятиклассников, он прикусил язык. Чуть дальше шла Наташка с приятельницей, рыжей, как солнце, веснушчатой Иркой Чечуриной.
— Это вы о чем? — спросила Наташка, останавливаясь.
Мы поднялись на второй этаж и в холле ей все рассказали. Сестра приняла нашу сторону, толкнула Чечурину локтем.
— Во молодцы. Прямо революция у вас! — Ее глаза засияли, она и сама с удовольствием поучаствовала бы, если бы могла. — Надо и нам так сделать, а до достала мымра старая. Она нашу Шадурову шлюхой при всех обозвала, хотя она — мыша еще та, даже на дискач не ходит. Из-за помады. Давай и мы так сделаем? — обратилась она к Чечуриной, та лишь пожала плечами. — Не хочу Джусиху.
— Никто не хочет, но все терпят, — проговорило солнечное создание сиплым голосом алкоголика, я чуть не икнул. — В общем, уважуха вам, братаны!
— И сестры! — возмутилась Гаечка.