Вперед в прошлое 8

На душе каракатица выпустила чернильное облако — совершенно безосновательно, ведь теперь мне в школе нравится, я там в авторитете. Наверное, сработал рефлекс, который формировался десятилетиями: недосып — серое промозглое утро — обязаловка.

Из спальни на цыпочках вышла Наташка, приложила палец к губам: тише, мол, мама спит! В дождливую погоду сборщики винограда оставались дома. В поле ей осталось работать от силы неделю: урожай соберут, обрезка будет в конце ноября. Как ответственного непьющего работника ее должны перевести в винообработчики. Зарплату задерживать уже начали, значит, скоро начальство станет за бесценок скупать акции, меня интересует этот момент.

Как только приобрету акции — не все, а на сколько денег хватит, чтобы не тащить из оборотных, маме можно увольняться. Если захочет, будет заниматься торговлей. Не захочет — что-нибудь придумаем.

Пришла мысль, что у нас же еще действующий порт, один из самых больших в стране! Его акции достать бы… Хотя ну его. Слишком это грязное место, прогремевшее дурной славой. Потому что порт — не только растаможка и связанные с этим деньги, но и наркотрафик, и прочий оборот запрещенного. Хотя сейчас при повальном безденежье наркотики не покупают, а варят на кухнях адские смеси и сбывают за бесценок.

Борис проковылял к столу, где я вчера оставил сертификат на одну акцию «МММ», повертел его в руках, посмотрел на свет и воскликнул:

— Она фальшивая!

Я не придал его словам значения.

— Быть такого не может. В официальном пункте продажи купил.

— Тише вы, мать спит, — шикнула на него Наташка.

Борис включил настольную лампу.

— Я те отвечаю! Смотри! — Он просветил сертификат, и на его лице его отобразилось облегчение. — А, нет, порядок.

И все равно мой брат не спешил расставаться с ценной бумагой, вертел ее в руках, потирал подбородок и поглядывал на меня с опаской.

По очереди ополоснувшись в душе, мы сели завтракать. Я отварил себе два яйца… Точнее, сперва решил отварить два, потом бросил в кипящую воду еще одно. С таким графиком мне надо хорошо питаться. Борис сжевал булочку с маком. Наташка ограничилась кефиром. Мода на анарексичек сводила девчонок с ума, даже таких хрупких, как моя сестрица. Нормальные женщины, не лишенные форм, официально считались толстыми, отчего морили себя голодом, но все равно не соответствовали канонам.

Вот возрадовались бы, если бы увидели колоссальные инстаграммные зады из будущего!

Поужинав, Наташка юркнула в спальню. Через незакрытую дверь было видно, что она стоит на балконе, пытается понять, тепло ли и что надевать. Заоконный градусник на кухне показывал +13. Видимо, ей не терпелось похвастаться крутыми сапогами, да погода не позволяла. Так и подмывало сказать, что скоро грянет норд-ост, да нельзя было заниматься кликушеством — откуда мне это знать?

Одеваясь, я думал о грядущем урагане, одном из самых разрушительных в истории региона. Точно помню, что он начался среди учебной недели, и занятия в школе отменили, были погибшие и пострадавшие. Наверняка много бездомных умерло — не сразу, а спустя неделю-две — от воспаления легких, вызванного переохлаждением.

Что я могу сделать, дабы помочь им, не вызывая подозрений? Обеспечить их зимней одеждой. Как? Организовать благотворительный сбор. Да хоть среди своих кинуть клич, чтобы несли бабушкины вещи, пылящиеся в чуланах. И еще кое-что вспомнилось.

Мановара, нашего боевого товарища по школьной революции, должно долбануть током, но чуть позже. Ветер оборвал провода, основные восстановили, дали электричество… И выяснилось, что восстановили не все.

Мановар попал в реанимацию. Его откачали, он долго лежал в больнице, а после этого чуть тронулся, бросил школу и куда-то делся. Подробностей я не знал, парень учился классом старше.

Надо подумать, как ему помочь, ведь я не знал, где и когда его ударит током. Точно не во время урагана.

К шелковице мы пошли вместе с Борисом. Наташка окончательно отделилась от нашей компании.

Думал, за время моего отсутствия команда развалится, но нет, изменилась только шелковица. Листья у нее не пожелтели, а почернели и частично опали.

На месте встречи стояли печальный Илья, Ян, Гаечка, Лихолетова, Алиса, Каюк, Димоны и Кабанов. Барик, натужно покашливая, пинал опавшие листья. То и дело останавливаясь, он демонстративно поправлял крутую куртку-косуху, я видел такую в Москве, но меня жаба задавила отдавать за нее сто тридцать долларов.

Куртка была велика Барику на два размера, и рукава ему пришлось подкатить.

Памфилов, подоспевший чуть позже меня, тоже это заметил:

— Оба-на! Металлисты в городе! Колись, Серега, у отца подрезал? Взял поносить, пока он на смене?

— Это моя! — гордо заявил Барик.

— Ой, не свисти, — не унимался Ден. — Как будто мы не знаем.

Барик попер на него, сжав кулаки.

— Моя, слышал?

— Твоя, твоя! ­— Ден примирительно поднял руки, что-то пробурчал.

Гаечка с Лихолетовой расхохотались.

— Чё ты рассвистелся? Самый умный, да? За базар ответишь…

— Парни, ша! — крикнул я.