Вперед в прошлое! (СИ)

Я легонько ущипнул его за руку — молчи, мол, и он понял, смолк, только ноздри раздувал от негодования. Отец, чувствуя себя победителем, протопал к телеку, и мы переместились на кухню. Я распахнул окно, впуская в квартиру майскую свежесть.

Стемнело. Дождь закончился, туча, недовольно ворча, уползла за гору, и на небо высыпали звезды.

— А вы видели ее? — не удержался Борис. — Вальку? Она всех в классе бьет! Баба-кабан!

— Ты оборонялся, все правильно, — ответил я и вспомнил, что, устраняя террористов, спецназовцы обязаны в первую очередь отстреливать женщин-террористок как наиболее отчаянных и непредсказуемых.

— Вот! — проворчал он.

— А я — не девочка, значит, — прошипела Наташка. — Меня — можно, получается?

— Просто наш папа — чудак с большой буквы «м». Другим он не станет…

Я смолк, когда он вошел. Все так же насвистывая, отец налил себе воды в чашку и удалился к телеку.

— Хорошо, хоть дождь кончился, — мечтательно сказала Наташка.

Видимо, из-за дождя родителей сморило, и они улеглись спать раньше обычного. Нам рано вставать в кои то веки было не нужно, и мы просидели до одиннадцати, а потом разошлись, и я сразу вырубился.

Вскочил я от истошного женского крика. Распахнул глаза. В кухне возмущенно причитала Наташка. Доносился отцовский бас. На крик выбежала мать, встала в проеме двери и принялась отчаянно грызть ногти и царапать свою шею. Борька застонал и отвернулся к ковру.

Я знал, что скоро случится, и, поднявшись, мысленно перебирал предметы, которые были в досягаемости и могли послужить оружием. Не кастет. Не цепь. Топор? Табурет…

Обрез! В шкафу на балконе заперт обрез.

Я не позволю ему покалечить Наташку! Надо спешить.

Глава 14 Прочь с дороги!

Хлесткий шлепок пощечины окончательно разогнал сон, словно это меня ударили. Вскипела злость, но я не позволил ей себя захлестнуть. Медленно и неотвратимо по моим венам струилась расплавленная ненависть и застывала, обращаясь твердым желанием идти до конца. Если надо — бить. Если придется — убивать.

Грех поднимать руку на родителей — так в нас вколачивали с пеленок. А я не руку буду поднимать.

Я боялся лишь того, что ключей от шкафа с оружием не окажется под матрасом отцовской кровати, где они обычно лежали.

Натянул джинсы. Надел футболку. Накинул ветровку. Одеться надо сразу — вдруг что-то пойдет не так, и придется бежать? Вошел в родительскую спальню. Сунул руку под матрас, пошарил там. Есть! Пальцы сжали связку ключей.

Скользнув на балкон, я глянул, не идет ли кто за мной, и отпер шкаф. Потянулся к обрезу. Открыл ящик с охотничьими патронами. Все они были разложены по ячейкам и подписаны. Я взял те, что на лису, с дробью покрупнее.

Вздрогнул от Наташкиного крика. Глухой удар — и крик оборвался хрипом.

Я зашагал из спальни, на ходу заряжая обрез. Ну и козлина же ты! Девочек бить нельзя? Кто же для тебя тогда собственная дочь?

— Рома, не надо! — резанул по ушам тонкий, чаячий крик матери, стоящей ко мне спиной.

Как и тогда, она смотрела и не вмешивалась. Борька отвернулся к стене, накрыл голову подушкой. В прошлой жизни и я не вмешался, и человека не стало. Не сразу не стало, но именно этот надлом был фатальным.

Теперь все будет по-другому. Я оттолкнул с дороги мать, замершую в дверном проеме. Она схватила меня за руку, но я вывернулся и посмотрел на нее. Прочтя в моем взгляде готовность убивать, она шарахнулась, закрыв лицо руками.

— Не вмешивайся — пристрелю, — рыкнул я.

В кухне, схватив Наташку за волосы, отец занес кулак для удара. Сестра, хоть кровь и заливала ее лицо, не молчала, выплевывала ему в лицо злые слова, что копились много лет, и вот, плотину прорвало. И про Анжелочку. И что не отец он ей…

— Свали от нее! — наведя на него обрез, я заорал таким голосом, что сам испугался: — Быстро! В сторону!

Отец повернул голову, вытаращил глаза. Я взвел курок, прицелился.

— Отпустил ее, и — в сторону. Не понял? Вышибу тебе мозги на хрен!

От неожиданности отец оцепенел, и Наташка вывернулась, оставляя клок волос в его руке. Рыдая в голос, с криком: «Ненавижу!» — она спряталась за мою спину. Отец качнулся за ней, но напоролся на мой взгляд, как на вертел, и остался на месте.

— Стоять! У меня рука не дрогнет. — Я шевельнул стволом.

— Ах ты… — прошипел он.

— Сомневаешься? — холодно произнес я, палец на спусковом крючке шевельнулся. — Проверим?

Отец сглотнул слюну, и кадык на его шее судорожно дернулся. Видно было, как в его разуме здравый смысл борется с желанием наказать, взять свое по праву. А во мне желание пристрелить его боролось с желанием проломить ему башку. И правда ведь если он рыпнется — рука не дрогнет. Видимо, он это почувствовал и замер, лишь кулаки его сжимались и разжимались.

— Собирайся, — бросил я Наташке, — валим отсюда.

Хлюпая разбитым носом и подвывая, сестра бросилась к шкафу, принялась набивать школьную сумку вещами, что висели на вешалках. Повседневное лежало в кухне, в пакетах под креслом, оно останется здесь.

Я схватил свою сумку с учебниками, перевел взгляд на мать, замершую у стены, бледную, как смерть.