Вперед в прошлое. Возвращение пираньи — 2

— Подойти бы да познакомиться, да ни слова на местной мове не знаем...

— Ага, — сказал старлей. — Папаша тебе познакомится. Вон какой... осанистый. Кабальеро, мля. Чего доброго, ножик на поясе. Саданет тебе в бок, здесь, говорят, заведено...

— Да я б рискнул, несмотря на сурового папашу. Девочка — отпад. А папаша, может, только с виду страшный, а на деле — трус...

Белль наклонилась через столик к Мазуру и сказала тихонько, по-английски:

— Я понимаю почти все, кроме некоторых слов. Они ведь держатся в рамках приличий?

— В общем, да, — кивнул Мазур.

— И все равно неприятно, что они говорят про вас, как про моего папашу. Можно я похулиганю? Совсем немножечко... Ну пожалуйста!

Она приняла столь умоляющий вил, что Мазур невольно фыркнул.

— Ладно, — сказал он. — Только немножечко...

Оживившись, Белль повернула свой легкий стул к пенителям морей, закинула ногу на ногу (что при ее символической юбочке явило крайне завлекательную картину) и довольно громко сказала по-русски:

— Сеньоры, вынуждена вас очаровать... о, простите, разочаровать. Этот сеньор мне не па-па-ша. Он мне любовник.

Лица у троих стали изрядно ошарашенными.

— Вот-те нате, предмет из-под кровати... — сказал один из лейтенантов. — Сюрприз...

Старлей произнес потише:

— Говорили же на инструктаже, что здесь русских эмигрантов полно, еще с гражданской...

Третий (показавшийся Мазуру самым из них неприятным) проворчал не так уж и громко. Но и не шепотом:

— Конечно, если у папика бабок полный лопатник...

Судя по безмятежному и слегка растерянному личику Белль, она ничего не поняла, в отличие, понятное дело, от Мазура. Он не то, чтобы рассердился и уж тем более не разозлился — просто слышать это было неприятно. В конце концов, настроение у него тоже было не самое скверное — и душа просила легонького хулиганства. В конце концов, не существовало никаких полицейских предписаний, запрещавших бы то, что он собирался сделать — нарушением общественного порядка, каравшимся штрафом, считалась лишь матерная брань на улице на государственном, то бишь испанском языке...

Мазур повернул стул спинкой к молодняку, уселся на него верхом и заговорил, не злобно и не сердито, ровным, спокойным голосом. Он строил даже не семиэтажные конструкции — сущие небоскребы, вывязывал затейливые словесные кружева, проводил параллели, подыскивал ассоциации, погружался в дебри генеалогии представителей молодого поколения, вдумчиво исследовал их нравы и привычки. Светлой памяти боцман Сабодаж, некогда живая легенда, матерщинник номер один славного Балтийского флота, был бы им доволен.

Редко в жизни, а не в романах, случается видеть, чтобы у людей отвисала челюсть. Но челюсти у троицы именно что отвисли. Судя по ошарашенным физиономиям, с таким образчиком флотского красноречия (где иногда все же встречались цензурные слова, в основном предлоги) им пришлось столкнуться впервые. Не та нынче молодежь пошла, не без грусти подумал Мазур, умирает высокое искусство...

— Ну, все поняли, ребята? — спросил он едва ли не ласково. — А теперь брысь отсюда... — и назвал точный адрес, куда им предлагалось следовать, путем крайне затейливом фразы.

Таращась на него, как загипнотизированные птички на змею, и явно ничегошеньки не понимая, троица поднялась, старлей положил на столик банкнот, и они двинулись прочь, временами оглядываясь с тем же ошеломлением на румяных лицах. Мазур удовлетворенно подумал: учитесь, сынки, пока папка жив...

— Я не распознала ни единого словечка, — сказала Белль, кругля глаза. — Но у них были такие лица... Вы ругались, да?

— Ругается мелкота, — сказал Мазур. — А я пустил в ход высокое словесное искусство, какими нынче владеют только старики…

— А зачем?

— Ну, видишь ли... Он высказал предположение, что твое расположение ко мне зависит от толщины моего бумажника. Вот я и не удержался.

Глаза Белль пылали от гнева:

— Очень сожалительно, что я не поняла. Я бы тоже сказала. Так, как ты меня ночью учил... Ой! — она даже прикрыла рот ладошкой.

- Поздравляю, — сказал Мазур. — Мне было бы очень приятно, если бы ты это повторила.

Белль помялась, опустила глаза, потом решительно подняла:

—Как ты меня учил.

— Вот так-то лучше, — сказал Мазур. — И чтобы впредь я другого обращения не слышал...

— Слушаюсь, адмирал! — она лихо отдала честь (правда, здесь, в отличие от Эстадос Юнидос, к пустой голове руку не прикладывают — но в конце концов, она была в штатском). — Я уже прикончила со своим мороженым... Может, мы пойдем погулять?

— Неплохая идея, — сказал Мазур. — Насколько я помню, совсем неподалеку отсюда памятник вашим храбрым морякам? Хотелось бы посмотреть.

Лаврик ему растолковал кое-какие исторические подробности. Пожалуй, зря он сначала отнесся к монументу насмешливо. Оказалось, это все же был настоящий бой — субмарина огрызалась из орудия и спаренного пулемета, у здешних моряков были убитые и раненые, а если учесть, что в настоящем бою они участвовали впервые в жизни, следовало отнестись к ним с уважением...

Он поднялся вслед за Белль, бросил на столик банкнот...