– Выйти из машины? Прям как когда твоя мамаша вышла из окна, потому что терпеть тебя не может? – голос Карлин прозвучал высоким и звонким.
Руди повернул голову и хотел что-то сказать, но вместо этого просто уставился на нее с открытым ртом.
Саману это не понравились. Он снизил скорость и обернулся:
– Нам всем надо успокоиться, –
– Не было такого ситкома «Нам всем надо успокоиться». Кажется, он назывался…
– Заткнись, Краус! – рявкнула Карлин, и на секунду в машине стало совсем тихо. Звучало только радио:
Саман успел поймать взгляд Карлин перед тем как потерять управление автомобилем. По хлопку он понял, что переднее колесо лопнуло, и машину начало тянуть к ограждению. Саман вцепился руками в руль и попытался выровнять машину. Из-за влажной дороги колеса отказывались поддаваться управлению, и когда машина развернулась на девяносто градусов, брызги воды замарали боковые стекла. Крики в машине смешались с музыкой из радио и скрипящими звуками трения шин об асфальт.
Что-то подсказывало ему, что авто пробило насквозь, но он не мог понять где.
Во рту стоял вкус крови. Саман одной рукой взялся за шею, где болит, а другой поправил зеркало.
Вспышка молнии осветила салон.
– Мой нос, – Карлин сжала его руками. – Господи, мой нос.
– Поверь мне, твой нос – это пустяки, – голос Руди прозвучал очень спокойно. Он отстегнул ремень.
Еще один удар молнии. Саман увидел, что Руди держится рукой за поручень и вскинул голову вверх: лицо его искривилось от боли. Большой кусок дерева, пробивший сиденье снизу, торчал у него из бедра.
Тот снял кепку, и волосы упали ему на лицо. Он хотел что-то сделать, потому что потянулся рукой к торчащему дереву, но передумал. Они пересеклись взглядами, и Саман понял что им обоим страшно.
Последний раз Саман Хуссейн видел такой напуганный взгляд когда жил в Йемене. Он хорошо помнил свою прошлую жизнь. Жаркие летние дни в родном городе – Санаа, вид на гору Нукум из окна своего дома, оживленные улицы в старом центре, где можно было купить что угодно, и своих друзей – Ахмада и Заки – с которыми он воровал лепешки на «Западном рынке», самом большом и старом во всем Йемене. Саман часто видел все это во снах, которые потом превращались в ночные кошмары.
Ему было четырнадцать, когда началась гражданская война. Вначале он и не мог понять почему мама с бабушкой постоянно плакали, а отец ходил только в мечеть вместо работы. Ведь в городе было спокойно. Полиция патрулировала столицу день и ночь. Улицы стали пустыми, все торговые центры закрылись, и даже «Западный рынок» работал только в определенные дни. Не надо было делать уроки, потому что школу закрыли. Поэтому Саман мог гулять с Ахмадом и Заки по местам, куда родители раньше запрещали ходить. Перед тем как пойти к друзьям он всегда сперва помогал маме убраться во дворе и крыше их дома–башни, одного из тысячи таких же, покрытых коричневым гипсом и скрывающих за собой богатую историю. Бабушка все время говорила о том, что их город является перевоплощением Вавилона и что нужно гордиться тем, что он живет в самом древнем городе мира.
Эти слова успокаивали Самана.
Но все изменилось, когда президент страны сбежал из Санаа в Аден и сделал ее новой столицей. Глупый старик. Если бы не он, все было бы по-другому. Имам из шиитской мечети начал агитировать в поддержку повстанцев и бойцов «Аль-Каиды», что охватили запад страны. Имам-суннит, который был другом отца Самана, просил верующих сохранять мир и обещал, что президент и армия спасут их. Оба имама терпеть друг-друга не могли. Мелкие стычки между шиитами и суннитами быстро переросли в трагедию, разрушившую жизнь Самана навсегда. Он помнил, все началось с того, что улицы наполнились людьми, словно был праздник. Сторонники обоих имамов собрались на «Западном рынке» с оружием в руках, и в ту ночь Саман уснул под звуки стрельбы.