Впереди вражеский берег

Это был один из налетов, обычных для того периода войны. Весь путь мы проделали в тучах под огнем зениток. Никто не знал, где находится Берлин, работе наших пеленгаторов мешали вражеские передатчики, и вокруг царил полный хаос. Нет нужды говорить, что бомбы мы сбросили вслепую, туда, где, по нашим прикидкам, должен был находиться Берлин. В это время внизу оказались несколько американских журналистов, в том числе Уильям Ширер. По их словам, на Берлин упало совсем немного бомб, и я склонен им верить.

На обратном пути мы снова столкнулись с сильнейшим встречным ветром, который превратился в настоящий шторм. До самого приземления у нас не было радиосвязи. Когда я вошел в комнату предполетного инструктажа, выяснилось, что вернулись пока немногие. Джекки Уитерс имел некоторые проблемы с зенитками над Ганновером, поэтому ему пришлось вернуться с полдороги на одном моторе.

«Оскар накрылся», — сказал он странным тоном, но совершенно спокойно, когда я откупорил бутылку пива.

«Что ты несешь?»

«Примерно полчаса назад он прислал радио, сообщив, что над Бременом у него загорелся один мотор, и что он собирается прыгать с парашютом. Потом пришла еще одна радиограмма, он собирался тянуть домой. А потом было молчание».

«Передача была чистой?»

«Да. Корнвуд, наш радист, говорит, что сигнал был четким, словно ничего не случилось».

«Что ж, тогда нам лучше пойти в спасательную службу и попробовать сообразить, что мы можем сделать».

Мы прождали всю ночь. Мы ждали до тех пор, пока серая муть на востоке не окрасилась красным, потом поголубела, и, наконец, солнце взошло над Линкольн-Волдз. Утро превратилось в день. Оскар так и не вернулся [4].

Лишь тогда я отправился в постель. Теперь я остался один. Один! Последний из парней, которые служили в 83-й эскадрилье в первый день войны и до последнего дня сражались с фашизмом. Они хорошо дрались, но дорого заплатили. Кое-кто попал в плен, но я знал, что многие погибли. Я лежал в кровати и думал. Пока мне везло, и я был жив, но когда-то может настать и мой день. Но мы будем продолжать, и даже если погибнет вся эскадрилья, придут новые летчики, чтобы продолжить наши традиции. Будут новые эскадрильи, новые розыгрыши и новые шутки. В тот момент я не видел смысла жить дальше. На какое-то время я даже забыл про Еву. Все мои друзья погибли — пришли новые люди — другие — с другими мыслями, другими взглядами на жизнь, другими шутками. Я остался совсем один.

На следующее утро мы с Хьютоном бомбили Киль. На сей раз в нашей 2000-фунтовке был вмонтирован сигнальный патрон, поэтому мы ясно видели, что наша бомба упала в море. Мы промазали примерно на 200 ярдов, как сказал наш стрелок. Словно все демоны ада обрушились на нас во время этой атаки, и тогда я поклялся, что ни разу больше не полечу атаковать «Шарнхорст». Было просто идиотизмом лететь туда в одиночку. Тогда мне казалось, что только мы сражаемся за Англию в этой войне. Странное ощущение — ты словно сидишь над портом на вершине огромного конуса цветных лучей и вместо цветочков нюхаешь зенитки. Ты понимаешь, что дом безумно далеко. Что ты хочешь попасть туда как можно скорее. Что ты совершенно не желаешь возвращаться сюда еще раз. А когда ты приземляешься на своем аэродроме, в тебе вдруг вспыхивает желание лететь снова. Один бог знает, почему так происходит.

Еще раз нам пришлось провести 2 часа над Гамбургом, сбрасывая по одной бомбе каждые полчаса, чтобы вызвать небольшой переполох и лишить сна жителей города. Не следует говорить, что домой мы прилетели измочаленные и вымотанные до предела. Никогда еще так много орудий не стреляли по столь немногим.

Уже когда все закончилось, мы сидели в столовой, но пришел Харрис и прочитал завещание Оскара. Кто-то выключил радиоприемник. Повисла тяжелая тишина, которую нарушало только звяканье пивных банок, которые летчики ставили на столы.

Харрис начал:

«Майор Бриджмен попросил меня зачитать это, если он не вернется с боевого вылета. Как вы знаете, это произошло. Я выполняю его волю».

Я тревожно взглянул на Джекки Уитерса. Это был один из тех моментов, когда я предпочел бы находиться где-нибудь подальше отсюда. Затем началось чтение. Оскар оставил несколько мелочей вроде курительных трубок Джекки, а свою записную книжку — мне. Он попросил пару летчиков иногда писать его матери, а затем обратился к «49-й эскадрилье, компании самых больших мазил. Я завещаю Джону Киноху, самому сильному человеку, которого я когда-либо знал, дать вам всем сердечный пинок под зад».

Но Джона Киноха больше не было с нами, как не было и компании мазил.