Впервые в Библии

Я представляю себе, что это было ужасное зрелище. Исав, этот могучий, сплошь поросший волосом охотник, сильный и смелый человек полей, вдруг сломался и заплакал, как ребенок. Мы больше не услышим его рыданий и не увидим его плачущим вплоть до повторной встречи с Иаковом, много лет спустя, уже в момент их примирения. Но сейчас Иаков поспешно покинет родительский дом, чтобы бежать в Харран от возможной мести брата, а Исав — как это естественно, и предсказуемо, и трогательно! — уйдет к тому, кто похож на него, второй изгнанник — к первому изгнанному сыну той же семьи, к своему дяде Измаилу. Уйдет к нему и даже возьмет в жены его дочь.

«И возвысил голос свой и заплакал»

Третий библейский плач раздастся спустя много недель после второго и на тысячи километров дальше к востоку — у колодца в Харране, что в земле Кедем за Евфратом. Бежав от гнева своего брата, Иаков пересек пустыню, пришел в Харран, впервые увидел Рахиль и разрыдался. Но этот третий плач вызван не изгнанием, не горем и не тяжкой обидой. Напротив, это самый радостный и удивительный плач в Библии. Вот как он описывается там: «Когда Иаков увидел Рахиль, дочь Лавана, брата матери своей, и овец Лавана, брата матери своей, то подошел Иаков, отвалил камень от устья колодезя и напоил овец Лавана, брата матери своей. И поцеловал Иаков Рахиль, и возвысил голос свой и заплакал. И сказал Иаков Рахили, что он родственник отцу ее, и что он сын Ревеккин» (Быт. 29, 10–12).

На первый взгляд кажется, что Иаков смешался от сильного волнения и потому ведет себя весьма странно: ведь ему вроде следовало прежде всего представиться Рахили в качестве ее двоюродного брата, уж во всяком случае раньше этого неожиданного и дерзкого поцелуя. Но по некотором размышлении становится ясно, что в действиях Иакова есть своя логика, пусть даже идущая вразрез с правилами вежливости и традицией. Иаков хотел поразить воображение Рахили в качестве незнакомца, а не родича. Поэтому он демонстрирует ей свою силу и рыцарство именно в качестве незнакомца. И точно так же, будучи еще незнакомым, уже демонстрирует ей свою дерзость и страсть. Кстати, беглый взгляд, который он попутно бросил на овец дяди Лавана, тоже свидетельствует о продуманном и расчетливом поведении. Иаков мгновенно оценил ситуацию также и в ее практическом плане и с радостью убедился, что у дяди вполне приличное стадо, а потому здесь он наверняка найдет работу и пропитание.

В рамках этого расчетливого поведения только плач не был запланирован заранее. И возможно, именно поэтому он сильнее всего поразил воображение Рахили. Ибо силачей, способных откатить камень от устья колодца, есть сколько угодно. И в рыцарях, которые вызовутся напоить овец для красивой девушки, тоже нет недостатка. И нахалов, которые поцелуют без разрешения, — и таких, к великому сожалению, тоже более чем достаточно, и тогда, и сегодня. Но парень, который, впервые встретив девушку, глянет на нее и разразится рыданиями, есть только один — и это Иаков. Его плач — это плач волнения и любви, и этим он отличается не только от отчаянного и безнадежного плача Агари и Исава, но также и от «не-плача» самого Иакова в других случаях, в прошлом и в будущем — во время прощания с матерью, и когда умирала Рахиль, и когда он думал, что хищники растерзали Иосифа, и когда вновь встретил любимого сына в Египте в должности «второго после фараона».

Примечательно: в Библии интересны не только плачи, но и такие вот «не-плачи». Авраам смеялся, когда Бог известил его о рождении Исаака, но не плакал, когда Бог велел принести его в жертву. Давид и Ионафан плакали, когда должны были расстаться, но Давид и Михаль — не плакали. И однажды в Библии дается даже объяснение как плачу, так и «не-плачу» одного и того же человека. Когда Бог поразил болезнью первого ребенка, которого Вирсавия родила Давиду, царь постился и плакал. Но когда ребенок умер, он встал, умылся и сменил одежду.

Слуги спросили его: «Что значит, что ты так поступаешь: когда дитя было еще живо, ты постился и плакал; а когда дитя умерло, ты встал, и ел хлеб?»

И Давид ответил: «Доколе дитя было живо, я постился и плакал, ибо думал: кто знает, не помилует ли меня Господь, и дитя останется живо? А теперь оно умерло; зачем же мне поститься? Разве я могу возвратить его? Я пойду к нему, а оно не возвратится ко мне» (2 Цар. 12, 21–23).