Впервые замужем

- Это он для нашего огорода старается, вон как хорошо поливает, радовался Ефим Емельянович, глядя в окно на дождик. - У меня как раз сейчас с водопроводом затруднение. Все не могу наладить трубу. Главное некогда. И ведь всю жизнь будет некогда. И может, это хорошо...

Утром он проснулся раньше меня, сварил картошку, опять нарезал сала, поставил большую тарелку то ли творогу, то ли сыра, вскипятил чайник, заварил чай. И в домике запахло крепким душистым чаем.

- Это особый чаек - семейный, с разными целительными травами. Я их сам собираю. А вас, Тонечка, вечером вчера разговор мой, я заметил, утомил, расстроил. Вы подумали, что у меня не только ноги нет, но, вот именно, и душа отсутствует. Ведь так, верно, вы подумали? - будто ввинчивал он в меня свой взгляд. - А душа у меня как раз имеется. А если б не было ее, мне давно бы надобно было убраться - помереть. Ведь человек помирает отнюдь не тогда, когда отказывает сердце, а когда затухает душа. Другой раз ноги еще идут, а человек уже почти что помер, потому что потухла в нем душа и прекратилось желание.

Тут я насмелилась его спросить насчет надписи, наколотой у него на груди:

- В каком смысле это надо понимать - "не жди удачи"?

- Ох, какая вы глазастая, Тонечка, - засмеялся он. И тотчас же стал вроде печальный. - Это в моих молодых годах в тюрьме накололи...

И замолчал. И мне стало как-то неловко. Но все-таки не без робости я спросила:

- Неужели вы и в тюрьме побывали, Ефим Емельянович?

- А где ж я только не был, спросите меня, Тонечка, - вдруг опять отчего-то засмеялся он. - Я и в цирке толкался. И на флоте служил. И в тюрьме два раза отбыл. Что ж тут хитрого? Правда, потом признали, что ошибочно я приглашен был два раза в тюремные замки... А на эту проклятую войну меня по слабости здоровья из буровых мастеров только в пехоту взяли. На флот я уже не годился, хотя все еще был о двух ногах...

И опять он замолчал, мешая ложечкой в стакане.

- Но вы мне все-таки не объяснили, Ефим Емельянович, как эту надпись-то на вашей груди надо понимать? "Не жди удачи". Значит, что же, выходит, не надейся?

- Нет, не так, - улыбнулся он. - Вот я сказал: вы глазастая, но, оказывается, преждевременно вас похвалил. Вы глазастая, но не очень. Ведь дальше-то наколото - "лови ее". То есть удачу. Не ленись, стало быть, не отдыхай - лови. Вот я всю жизнь ее и ловлю. С молодых лет и до сей поры. И, бывало, мне казалось, вот уж, будто ухватил я ее, ан - нет... Она выскользнула, удача-то. У нее хвост слишком скользкий-склизкий. А я ее все равно ловил и ловлю. И, может, у самого борта могилы - поймаю.

Встал из-за стола легче, чем вчера - уже не опираясь о стол. И казенная нога его не скрипнула и не лязгнула. Если не приглядываться, так, пожалуй, и не заметишь, что он на казенной ноге.

А я и не приглядывалась. Я смотрела на его лицо, на глаза, вдруг вспыхнувшие то ли злобой, то ли радостью.

- Вы, Тонечка, может быть, думаете: вот человечек толкует об удаче, а сам живет возле свалки. И находится при одной живой ноге. И тем более - в преклонных годах, когда эта, как говорил наш капитан. Мадам с косой уже бродит вокруг него и только подгадывает момент, чтобы скосить головушку ему. Ведь так вы думаете? Сознайтесь...

- Да что вы, господь с вами, Ефим Емельяныч! С чего вы взяли? Ничего-то я такого не думаю, - смутилась я, хотя будто бы и не было причины для смущения.

- Вот это правильно вы выговариваете - Ефим Емельяныч. Вот именно, опять чему-то обрадовался он. - Ведь вокруг меня не только Мадам с косой бродит, а еще много других дам, несмотря что я живу на свалке. И свалка тут ни при чем. Ее скоро уберут. Уже есть решение. Тут садик будет, сквер. И огороды. А женщины, то есть дамы, почему на меня и сейчас внимание обращают? Потому что, если муж умирает, про жену говорят - вдова, а если жена умерла, муж считается все равно жених. И женщины поэтому разные вокруг меня ходят. Ведь женщины - такая нация, они кого хочешь во что угодно вовлекут. А я все-таки, как говорил вам, ловлю удачу. И на двух ногах ловил. И на одной ловлю. И мне нужна подруга жизни не хуже той, что у меня была. Умерла она в позапрошлом году в московской больнице от невнимания медицинского персонала. А у нас еще было двое детей - Котя и Стасик. Но обоих сожрала война, а меня вот только покалечила. И остался я один, как вы заметили, возле свалки, инвалид. Но женщины, несмотря ни на что, атакуют меня как я не знаю кто...

Тут я сама вскипела:

- Да вы что, - говорю, - думаете, Ефим Емельяныч, что и я вроде того что тоже, как бы сказать, набиваюсь...

Правда, всех этих слов мне полностью выговорить не удалось. Он перебил меня с улыбкой, говоря:

- Вы погодите, не горячитесь. Вы послушайте сперва, что я скажу...

- Но я не понимаю, как вы можете, - уже обиделась было я. - И вообще не понимаю...

- Тем более надо послушать, - потрогал он меня за руку.

А рука у него сильная, крепкая. Нет, еще не старик он.

- Я, правда, слышала, что вы странный человек, Ефим Емельяныч, - уже не могла успокоиться я.

А он опять как бы обрадовался: