Впервые замужем

Говорил мне все это отец Виктора на бульваре при памятнике Гоголю. И, говоря так, часто переходил на шепот, будто страшась, чтобы прохожие не узнали, что случилось с сыном его. А потом сказал, вставая:

— Ну, что ж теперь делать — случилось и случилось. Завяз человек. Теперь хоть внука нашего Максима надо уберечь от соблазнов ненужных и пагубных. Насчет денег я так решил. Пока жив, пенсию свою буду Виктору переводить. Нам с женой и того, что мы зарабатываем, хватит. А там видно будет. Может, Виктор еще уцепится за что-нибудь. Я иногда даже твердо надеюсь, что обязательно уцепится. Ведь должен же он уцепиться...

Отец Виктора недолго погостил у нас и опять уехал к себе — на Урал. И вот в это время, когда он уехал, Тамара мне сообщила, что к ним или к нам — уж не знаю, как лучше понимать, должен в воскресенье прибыть Еремеев. Это как будто большой человек в театральном деле. Знакомый Виктору еще по Уралу.

— Надо будет его хорошо принять, не поскупиться, чтобы он видел, что мы не нищие, — сказала Тамара. — Тем более отец Виктора привез деньги. Попробуй, мама, сделать все как следует...

Ну, конечно, если мне дано было такое поручение, я развернулась вовсю. Тут борщом, понятно, не отобьешься. Наготовила я всего, что позволили средства и возможности.

И Еремеев, правда, приехал. Высокий, будто красивый мужчина с очень нервным, сильно помятым лицом.

Вот сколько я живу на свете, никто никогда ни при каких обстоятельствах не только не целовал мне руку, но не часто и здоровался со мной за руку.

А этот Еремеев, войдя в нашу квартирку с низким потолком, вот этак развернулся и поцеловал мне вот именно руку, отчего я в первую минуту не знала, куда девать себя. Ведь все-таки я женщина, можно сказать, дикая, без особого образования, хотя и была одно время членом месткома. И вдруг такой человек, как Еремеев, которого я лично и неоднократно видела в телевизор, целует мне руку, вот с таким поклоном и даже стучит каблуками.

Этого я, конечно, никогда не забуду.

Еремеев приехал не один. С ним еще были два артиста. «Для хора», — как он сам выразился шутя. Но они все время молча выпивали и закусывали. И только когда сам Еремеев заметно хорошо выпил и начал говорить про какого-то Улялаева, которого может сыграть в Советском Союзе только один Виктор, они, эти двое, стали с шумом поддакивать, говоря, что Виктор, это сразу видно, — железный человек, что он железно чувствует правду жизни, что он прямо-таки типичный Улялаев.

И откуда взялся, удивляюсь, этот Улялаев? И кто он такой? А может, и не Улялаев. Может, я что-нибудь перепутала. Но я так поняла, что есть какая-то для театра или для кино очень важная роль, которую способен сыграть только наш Виктор.

— ...Просто на днях буду пробовать тебя на Улялаева, — пообещал Еремеев, еще не очень выпивший. — Очень ты где-то греешь меня.

Еремеев, похоже, волновался, глядя на Виктора, и пил стопку за стопкой, уже не сильно закусывая. И при этом все время говорил, что ему пить нельзя, что у него больная печень и что врачи ему просто категорически запретили выпивать, но изредка он все-таки позволяет себе, чтобы не разрушать компанию. А то, мол, некоторые теперь говорят, что ты зазнался, Еремеев. У него же такая видная работа и в театре, и в кино, и на телевидении.

Мне понравился Еремеев внешностью и разговором. Вот это уж действительно артист, ничего не скажешь — все данные при нем.

Прошел, однако, год, а он так больше и не появился у нас. И, наверно, не вспоминал о Викторе.

Видели мы Еремеева после этого только в телевизор. Играл разведчика, потом какого-то немолодого, утомленного профессора. Но это уже не имело к нам никакого отношения.

— Халтурщик, — сказал Виктор, посмотрев на него в телевизор. — Все у него вторично и третично. Нет своего подлинного творческого лица...

Тамара между тем родила второго ребенка, опять замечательного мальчика, уже похожего, как говорили, на меня (а я все-таки не уродка). Назвали мальчика на этот раз Николаем, но не в честь моего отца, а в честь отца Виктора, который так и называется Николай Степанович. И хотя он не часто приезжает в Москву, но деньги на содержание семейства сына, то есть свою пенсию, полностью переводит, как обещал, ежемесячно.

Говорят, что до тридцати лет время идет медленно, и не очень заметно, а после тридцати стучит, как счетчик на такси. Я это хорошо чувствую. И вижу, как все меняется вокруг меня — и в хорошую сторону и в не очень.

Уже и некоторые из тех товарищей Виктора, что ходили к нам, постепенно уцепились за что-нибудь. Один — вдвоем с товарищем — нарисовал картину «У огненных печей», о чем даже было в газете. Другой удачно снялся два раза в кино — в толпе. Третий еще чего-то такое сотворил. Ведь работы много. Работай сколько хочешь. Но чего греха таить, не все, — я давно замечаю, далеко не все хотят работать. Даже за умственную работу не многие с охотой берутся.

И наш Виктор все раздумывает. Не сказать, что он лодырь. Целый день он читает какие-то книги и даже что-то пишет, но все это — на дому и без последствий.