Вполне современные девочки

— Джордж говорит, что Джейсон, действительно, вернул компании ее былую славу.

— Да, я думаю записать Хью было бы для них подарком судьбы. А если они сделают это хорошо, я им не нужна совсем. Не так ли?

— Что с тобой? Разве ты не видишь, как изматывает себя Джейсон? Да и Джордж тоже. Они худеют на глазах.

— Ну, Джейсон мог бы поручать больше работы своим подчиненным. А если ты не прекратишь лезть ко мне со своими вопросами, я уеду домой. Я приехала сюда для легкой, приятной беседы, а не для того, чтобы отвечать на вопросы, как на допросе.

— Что говорит Джейсон по поводу твоего посещения психиатра?

— Я не знаю. Мы не обсуждали этот вопрос.

— Кэтти, счастлива ли ты?

— О Боже! А это еще что за вопрос? Конечно, я безумно счастлива. У меня жизнь, о которой мечтает любая молодая особа в Америке. Я живу в Беверли Хиллз. Это раз.

— А что, жизнь в Беверли Хиллз делает тебя счастливой?

— Конечно. Это означает, что если я буду осторожна, не буду уходить далеко от дома и буду прикована, в основном, к бульвару Сансет, я, вероятно, никогда не окажусь на панели. В Южной Америке это счастье. И я тебе уже сказала, не тяни из меня нервы. Я не за этим сюда пришла.

— А зачем ты пришла?

— Ты пригласила меня. И, как я уже сказала, по-дружески с тобой поболтать. И проконтролировать тебя. Убедиться, что у тебя все в порядке, не случилось никаких неприятностей. — Я взглянула на нее.

— А у тебя, Кэтти?

— Что у меня?

— Не случилось ли каких-нибудь неприятностей?

Я поднялась, подошла к плите, подняла крышку, сунула палец в кастрюлю, облизала его.

— Вкуснятина!

— Это ответ на мой вопрос?

— Что происходит здесь, Энн? Твоя семья съест все это?

— Ты знаешь, я всю неделю готовлю для посторонних людей и приношу детям и Джорджу то, что остается у нас в кафе. Но когда у меня есть возможность, я хочу приготовить Джорджу изысканную деликатесную, питательную домашнюю пищу, которую бы он вспоминал весь месяц. — Наконец она прервалась и рассмеялась. — Я хочу поубавить у Джорджа привлекательности. Он должен чувствовать разницу с теми, кто, может быть, любит его, горячо и страстно, но кормит только йогуртом.

Я рассмеялась удовлетворенная тем, что Энн не потеряла окончательно чувства юмора.

— Помнишь, как мы говорили в юности? «Люби его сильно, а корми его слабо». Помнишь?

Она заулыбалась, припоминая:

— Да.

А эти постоянные наставления: «Я умру, отправлюсь на небеса, а ты, маменькина дочка, останешься неумелым кулинаром».

— Ну, а сейчас не маменькина дочка готовит все это, а настоящая еврейка.

— Когда ты начала готовить по-еврейски?

— В последнее время я читала много еврейских кулинарных книг, чтобы научиться их кухне. Я хотела готовить для Джорджа еду, на которой он вырос, чтобы он знал, что этот дом из красного дерева и стекла — действительно его дом, его убежище, его очаг. Дом — это то место, к которому тянется сердце, Кэтти.

— О Боже. Ты закончишь или нет свои проповеди? Неужели нам не о чем поговорить? Расскажи мне, что здесь готовится? То, во что я опустила палец, было божественно.

— Это фаршированная капуста.

Я снова заглянула в кастрюлю. Капустные листья лебедями плавали в томатном соусе с золотистыми блестками жира. Я снова засунула руку в кастрюлю, в этот раз вынула часть капустного листа, немного обожглась при этом, положила капусту в рот.

— Горячо! Но восхитительно!

— Садись. Я дам тебе тарелку, нож и вилку.

Я покачала головой.

— Что еще ты готовишь?

— Циммес.

— Что такое «циммес»?

— Это сладкий картофель, морковь и чернослив.

Она открыла кастрюлю, чтобы я заглянула в нее, и снова я засунула туда палец.

— Подожди, — сказала Энн. — Я дам тебе тарелку. Садись.

— Спасибо, не надо. Между прочим, очень давно, у нас было такое блюдо дома. Ты помнишь? Только мама называла его морковным желе.

— Я не думаю. Мама готовила в немецком стиле.

Я покачала головой:

— Мне это блюдо очень напоминает приготовленное мамой. Что ты мне скажешь на это?

— Ну, может быть, и есть сходство, — ревниво сказала Энн. Она открыла одну из двойных дверец плиты. Я заглянула внутрь. — Еще одно блюдо. Пудинг из макарон, — триумфально заявила я. — Не так ли?

— Да, это кугель. С золотым изюмом.

— Мама пользовалась темным. Ты знаешь, я после маминого ни разу не пробовала макаронного пудинга. Дай мне рецепт. Может быть, я уговорю Лу приготовить его.

— Хочешь сейчас попробовать?

— Да. Небольшой кусочек. Я имею в виду совсем крохотный. Я же не балую себя, ты это знаешь.

— Не растолстеешь от маленького кусочка.

— Согласна. Ты разговариваешь, как настоящая еврейская матрона. Или так, как я себе представляю, она должна разговаривать.

Энн отрезала мне огромный кусок, против которого я долго возражала, но съела до конца.

— Восхитительно, сказала я, облизывая последние крошки с вилки.

— У меня еще есть грудная косточка.

— Покажи.

— Она остывает в холодильнике, чтобы я могла снять с нее лишний жир. Затем я нарежу ее, положу в обезжиренный соус и снова в печку подогреться. Но лучше взгляни на десерт.

Она держала торт с клубничным мороженым.

— Это еврейский торт? — спросила я, сохраняя невозмутимое лицо.