Впусти меня

– Чего это я должен расстраиваться?

– Ну не знаю. Может, тебе это неприятно. Друзья там…

– Прекрати! Вот дура. Прекрати!

– Ладно.

Эли повертела в руках пояс халата, потом подошла к проигрывателю и уставилась на крутящуюся пластинку. Обернулась, оглядела комнату.

– Знаешь, я так давно не была просто так у кого-то в гостях. Я уже забыла, как это… Что мне делать?

– Нашла кого спросить.

Эли опустила плечи, сунула руки в карманы халата и снова, как загипнотизированная, уставилась на черную дыру пластинки. Открыла рот, собираясь что-то сказать, закрыла. Вытащила правую руку из кармана, протянула к пластинке и прижала ее пальцем, так что та остановилась.

– Осторожно, сломаешь.

– Извини.

Эли быстро отдернула палец, и пластинка опять завертелась. Оскар заметил влажный отпечаток пальца, проплывавший мимо каждый раз, когда пластинка оказывалась в свете лампы. Эли снова засунула руку в карман, она продолжала смотреть на пластинку, будто пытаясь услышать музыку, и разглядывала дорожки.

– Это, наверное, глупо, но… – Уголки ее рта дрогнули. – У меня уже двести лет не было ни одного нормального друга.

Она взглянула на Оскара с виноватой улыбкой, словно оправдываясь: прости, что я говорю всякие глупости.

Глаза Оскара округлились:

– Ты что, ты такая старая?!

– Да. Нет. Родилась я примерно двести двадцать лет назад, но половину этого времени я спала.

– Но я-то тоже сплю. Ну, по крайней мере по восемь часов – это сколько получается? Треть всего времени.

– Да, только когда я «сплю», я по нескольку месяцев не встаю вообще. А потом несколько месяцев живу. По ночам. А днем отдыхаю.

– Так положено?

– Не знаю. У меня – так. А потом, когда просыпаюсь, я опять маленькая. И слабая. И мне нужна помощь. Может, поэтому я и выжила. Потому что я такая маленькая. И люди готовы мне помогать. По разным причинам.

По ее щеке пробежала тень, она стиснула зубы, глубже засунула руки в карманы халата, что-то нащупала и вытащила какой-то предмет. Тонкая глянцевая полоска бумаги, видимо забытая мамой, – та иногда надевала его халат. Эли осторожно положила бумажку обратно в карман, будто какую-то ценность.

– И что, ты спишь в гробу?

Эли засмеялась и покачала головой:

– Да нет, я…

Оскар больше не мог сдерживаться. Его слова невольно прозвучали как обвинение:

– Но ты же убиваешь людей!

Эли посмотрела ему в глаза с легким удивлением, будто Оскар указал ей на то, что у нее пять пальцев на каждой руке или что-либо не менее очевидное.

– Да. Я убиваю людей. Мне очень жаль.

– Тогда почему ты это делаешь?

Вспышка раздражения в глазах Эли.

– Если у тебя есть идея получше, можешь ею поделиться.

– Но… ведь кровь, наверное, можно… как-нибудь…

– Нельзя.

– Почему?

Эли фыркнула, прищурив глаза:

– Потому что мы с тобой похожи.

– Чем это мы похожи? Я…

Эли рассекла рукой воздух, как если бы в ней был нож, и произнесла:

– Чего уставился, козел? Сдохнуть хочешь? – Она снова взмахнула невидимым ножом. – Вот тебе! Чтоб не пялился!

Оскар сжал губы, облизал их.

– Что ты такое говоришь?

– Это не я говорю. Это ты сказал. Первое, что я от тебя услышала. Там, на площадке.

Оскар вспомнил. Дерево. Нож. Как он наклонил лезвие и впервые увидел Эли.

Почему же тебя видно в зеркалах? Ведь я-то тебя тогда увидел в отражении.

–Я… никого не убиваю.

– Нет. Но хотел бы. Если бы мог. И уж точно убил бы, если б приперло.

– Но я же их ненавижу. А это большая…

– Разница? Ты так считаешь?

– Ну… разве нет?

– Если бы ты знал, что тебе это сойдет с рук. Если бы это произошло само собой. Если бы тебе стоило лишь пожелать, чтобы они умерли. Ты бы это сделал?

– …Да.

– Ну вот. И это ради забавы. Из мести. А я это делаю из необходимости. У меня нет другого выбора.

– Но ведь это только потому, что они… они меня бьют, они надо мной издеваются, потому что я…

– Потому что ты хочешь жить. Так же как и я.

Эли протянула руки, взяла лицо Оскара в свои ладони.

– Побудь немного мной…

И поцеловала его.

* * *

Пальцы господина сжимаются на игральных костях, его ногти покрыты черным лаком.

Тишина висит в зале душным туманом. Тонкая рука наклоняется… медленно, медленно… и из нее на стол выпадают кости… тук-тут-тук. Они ударяются друг о друга, вращаются, замирают.

Двойка. И четверка.

Оскар чувствует непонятное облегчение, когда человек обходит стол и встает перед строем мальчиков, как генерал перед своей армией. Голос его бесцветен – ни низок, ни высок, – когда он вытягивает длинный указательный палец и начинает считать, двигаясь вдоль ряда.