Впусти меня

За эти одиннадцать часов ее организм претерпел необратимые изменения. Желудок и легкие приспособились к новому образу жизни. Самым любопытным с медицинской точки зрения была растущая опухоль в синусно-предсердном узле, в участке, отвечающем за сокращения сердца. Она уже увеличилась в два раза. Ничто не препятствовало ракообразному размножению чужеродных клеток.

Если бы кто-нибудь взял эти клетки на анализ и рассмотрел результат под микроскопом, он бы увидел нечто, что любой кардиолог принял бы за недоразумение, перепутанные результаты анализов. Глупую шутку.

Опухоль в синусном узле состояла из клеток мозга.

Да. В сердце Виржинии рос маленький мозг. В процессе роста он нуждался в поддержке большого мозга. Теперь же он был совершенно независим от других систем, и то, что в минуту страшного откровения почувствовала Виржиния, полностью соответствовало действительности — он мог продолжать жить, даже если тело умрет.

Виржиния открыла глаза и поняла, что не спит. Поняла, несмотря на отсутствие всякой разницы — что с открытыми, что с закрытыми глазами, здесь было по-прежнему темно. Но ее сознание проснулось. Да. Сознание замигало, пробуждаясь к жизни, и в ту же секунду что-то быстро метнулось в тень.

Как если бы...

Как когда возвращаешься в летний дом, всю зиму простоявший пустым. Открываешь дверь, протягиваешь руку к выключателю, и в ту секунду, как зажигается свет, слышишь дробный топот маленьких лап, царапание когтей по полу и успеваешь заметить крысу, исчезнувшую под раковиной.

Омерзение. Ты знаешь, что эта тварь жила здесь все то время, пока тебя не было. Что она считает твой дом своим. Что она снова вылезет, как только ты погасишь свет.

Здесь кто-то есть.

Губы стали шершавым, как бумага. Язык онемел. Она продолжала лежать, вспоминая дом, который они с Пэром, Лениным отцом, снимали на лето несколько сезонов подряд, когда дочь была маленькой.

Крысиное гнездо они обнаружили под раковиной, в самом углу. Крысы разгрызли несколько пустых коробок из-под молока и хлопьев и соорудили себе целый миниатюрный дом, фантастическую конструкцию из разноцветных кусков картона.

Виржиния даже испытала некоторое чувство вины, прохаживаясь пылесосом по крысиному жилью. Нет, больше того — суеверное ощущение, что она преступила границу.Пока холодное механическое жерло пылесоса всасывало в себя то красочное и хрупкое, на постройку чего крыса потратила всю зиму, ее не оставляло чувство, что она изгоняет из дома добрых духов.

Так оно и вышло. Крысе оказались нипочем расставленные ловушки, и она как ни в чем не бывало продолжала жрать их запасы, невзирая на то что на дворе стояло лето, и тогда Пэр разбросал по всему дому крысиный яд. Они даже из-за этого поругались. Они из-за многого ругались. Из-за всего. К июлю крыса сдохла где-то между стен.

По мере того как вонь разлагающейся тушки распространялась по дому, их брак окончательно рассыпался в прах. Они вернулись домой на неделю раньше, чем предполагалось, не в силах больше выносить ни эту вонь, ни друг друга. Добрый дух покинул их навсегда.

Что стало с тем домом? Кто там сейчас живет?

Послышался писк, сопровождаемый шипением.

Да здесь же крыса! Где-то среди одеял!

Ее охватила паника.

Все еще закутанная в одеяла, она рванулась в сторону, ударилась о створки шкафа, распахнувшиеся от удара, и рухнула на пол. Она лягалась и размахивала руками, пока не высвободилась из пут. Преисполненная отвращения, она забралась на кровать, забилась в угол и подтянула колени к подбородку, не сводя глаз с кучи одеял, пытаясь различить малейшее шевеление. Чуть что — и она заорет. Заорет так, что весь дом сбежится с молотками и топорами и будет лупить по куче одеял, пока эта тварь не сдохнет.

Верхнее одеяло было зеленым в синюю крапинку. Кажется, там что-то шевелится? Она уже набрала воздуха в легкие, чтобы закричать, как вдруг снова раздался тот самый сипящий звук.

Я... дышу.

Да. Последнее, что она констатировала перед сном, — это что она не дышит. Сейчас она снова дышала. Она осторожно втянула воздух ртом, и опять услышала сипение. Оно шло из ее легких. Пока она спала, горло пересохло, и теперь дыхание давалось с трудом. Она прокашлялась, и во рту появился гнилой привкус.

И тут она вспомнила. Все от начала до конца.

Она взглянула на свои руки. Их покрывали ручейки засохшей крови, но ни ран, ни шрамов видно не было. Она принялась пристально разглядывать сгиб локтя, который резала не меньше двух раз — это она точно помнила. Ну, может быть, чуть различимая розовая полоска. Да. Возможно. А так — все зажило.

Она протерла глаза и посмотрела на часы. Четверть седьмого. Вечер. Темно. Она снова бросила взгляд на зеленое одеяло в синюю крапинку.

Откуда же свет?

Люстра не горела, за окном наступил вечер, жалюзи были опущены. Как же она так четко различала все контуры и цвета? В гардеробе было хоть глаз выколи. Там, внутри, она ничего не видела. А сейчас... сейчас было светло как днем.