Впусти меня

— Нет. Нас так мало, так мало.

— Почему?

— Почему? Да потому что большинство кончают жизнь самоубийством, конечно! Сам должен понимать. Как нелегка эта ноша, ой-ой-ой! — Она всплеснула руками и визгливо заверещала: — О-о-о, мне не вынести всех смертей на моей совести!

— А мы можемумереть?

— Конечно! Достаточно себя поджечь. Или предоставить это людям — они охотно это сделают, как делали столько раз на протяжении веков. Или, — она больно ткнула указательным пальцем ему в грудь, над самым сердцем, — вот сюда. Оно же там сидит, правда? Ну а сейчас, дружок, мне в голову пришла отличная мысль...

И Эли в который раз пустился в бега, спасаясь от очередной отличной мысли. Как делал это и раньше. Как будет делать снова и снова.

Эли положил руку на сердце, прислушиваясь к его размеренным ударам. Может, дело в том, что он ребенок. Может, поэтому он никак не положит конец своим страданиям. Стремление жить сильнее угрызений совести.

Эли встал с кресла. Сегодня Хокан не придет. Но прежде чем удалиться на покой, нужно навестить Томми. Проверить, пришел ли он в себя. Заразиться он не мог. Но ради Оскара Эли хотелось убедиться, что с Томми все в порядке.

Эли выключил свет и вышел из квартиры.

В подъезде Томми он потянул на себя дверь в подвал, и она открылась — еще давно, играя здесь с Оскарам, он заклинил замок бумажным шариком. Эли вошел в подвальный коридор, и дверь за его спиной глухо хлопнула.

Он остановился, прислушался. Тишина.

Ни звука, ни сонного дыхания спящего, лишь назойливый запах чистящих средств и клея. Быстрыми шагами он прошел по коридору до склада, открыл дверь.

Пусто.

Двадцать минут до рассвета.

*

Ночью Томми то всплывал на поверхность, то снова погружался в муть сна, полубодрствования, кошмаров. Он не знал, сколько времени прошло, когда он начал окончательно просыпаться. Голая подвальная лампочка все так же светила под потолком. Может, уже рассвет, утро, день. Может, пора в школу. Ему было наплевать.

Во рту стоял привкус клея. Он сонно огляделся по сторонам. На его груди лежали две купюры. По тысяче крон каждая. Он согнул руку, потянувшись за ними, почувствовал боль. На сгибе локтя обнаружил большой пластырь с пятнышком проступившей крови.

Вроде там было больше.

Он вывернулся, шаря рукой по стыкам диванных подушек, и обнаружил скатанные в трубочку бумажки. Еще три штуки. Он расправил купюры, сложил их в одну стопку с найденными на груди деньгами, пересчитал, пошуршал бумажками. Пять тысяч! Сколько он всего может на них сделать!

Он посмотрел на пластырь и засмеялся.

Нехилые бабки за то, чтобы разок полежать с закрытыми глазами.

Кто же это сказал? Он помнил, что однажды...

Ах да, сестра Тоббе, как там ее... Ингела? Тоббе рассказывал, что она вроде как дает за деньги. Получает пятьсот за раз. Тогда-то Тоббе и добавил: «Нехилые бабки за то, чтобы разок полежать с закрытыми глазами».

Томми сжал кулак, скомкав банкноты. Она заплатила ему за его кровь. И выпила ее. Болезнь, говорит. Только что это за болезнь, интересно знать? Никогда о таком не слышал. И вообще, болеешь — иди в больницу, а не в подвал с пятью штуками.

Вжик!

Не может быть!

Томми выпрямился на диване, скинув одеяло.

Такого не бывает. Не, что за бред. Вампиры. Эта девчонка в желтом платье небось решила, что она... Постой-ка. А как же тот, маньяк, за которым все гоняются?

Томми уронил лицо в ладони, возле уха зашуршали бумажки. Что-то тут не складывалось. Как бы то ни было, от одних мыслей об этой девчонке его подирал мороз по коже.

Он уже начал подумывать, не подняться ли ему домой, невзирая на поздний час, — и будь что будет, как вдруг услышал: в подъезде хлопнула дверь. Сердце его затрепетало, как испуганная птица, и он огляделся по сторонам в поисках какого-нибудь орудия.

Что угодно!

На глаза попалась лишь швабра. Рот Томми растянулся в мимолетной улыбке.

Швабра — отличное средство против вампиров!

Тут в голову ему пришла одна мысль, и он вышел из склада, запихивая деньги в карман. В один миг преодолел коридор и проскользнул в бомбоубежище. И тут же дверь в подвал открылась. Запереться он не посмел, опасаясь лишнего шума.

Томми сел на корточки в темноте, стараясь дышать как можно бесшумнее.

На полу поблескивало лезвие. Один край его был коричневатым, словно покрытым ржавчиной. Эли оторвал кусок обложки автомобильного журнала, завернул лезвие в бумажку и сунул в карман.

Томми не было, — значит, жив. Ушел без посторонней помощи, отправился домой спать и, даже если он о чем-то догадывается, все равно не знает, где Эли живет.

Все нормально. Все хорошо.

У стены стояла деревянная швабра с длинной ручкой.

Эли взял ее, переломил о колено почти у самого основания. Сломанный конец вышел неровным, заостренным. Острый кол с руку длиной. Эли приставил острие к своей груди, меж двух ребер. В то самое место, куда ткнула та женщина.

Он сделал глубокий вдох, сжал палку, играясь с мыслью: