Впусти меня

— Привет.

Эли нахмурила брови.

— Что это у тебя со щекой?

— Я... упал.

Оскар двинулся к площадке, Эли пошла за ним. Он прошел мимо детского городка и сел на качели. Эли села на соседние. Они немного молча покачались.

— Тебя кто-то ударил?

Оскар продолжал качаться туда-сюда.

— Да.

— Кто?

— Да так... приятели.

— Приятели?

— Одноклассники.

Оскар что есть силы разогнал качели и взялся за веревку.

— А ты сама-то в какую школу ходишь?

— Оскар?

— Да?

— Остановись, а?

Он затормозил ногами, уставился в землю прямо перед собой.

— Ну что?

— Слушай...

Она взяла его за руку. Он остановил качели и взглянул на нее. Лица почти не было видно, лишь силуэт на фоне освещенных домов за ее спиной. Вероятно, ему показалось, но ее глаза светились.По крайней мере, кроме них, он ничего не видел.

Она прикоснулась пальцами к ране, и тут случилось странное. Какой-то другой человек, намного взрослее и жестче, проступил из-под кожи ее лица. По позвоночнику Оскара пробежал холодок, как если бы он проглотил сосульку.

— Оскар. Не позволяй им. Слышишь? Не надо.

— Не буду.

— Дай сдачи. Ты же никогда не даешь сдачи, правда?

— Нет.

— Так начни. Дай сдачи. Сильно.

— Их трое.

— Значит, бей сильнее. Вооружись чем-нибудь.

— Ага.

— Камнями. Палками. Бей сильнее, чем хватает духу. Тогда они перестанут.

— А если они не перестанут?

— У тебя есть нож.

Оскар сглотнул. В эту минуту, с рукой Эли в его руке, с ее лицом прямо перед ним, все это казалось таким простым и само собой разумеющимся. Но что, если они только больше ожесточатся в ответ на его сопротивление, что если...

— Ну да. А если они...

— Тогда я тебе помогу.

— Как? Ты же...

— Я могу, Оскар. Что-что, а этоя могу.

Эли пожала ему руку. Он ответил ей тем же, кивнул. Но Эли продолжала сжимать его ладонь все сильнее и сильнее. До боли.

До чего же она сильная.

Эли выпустила его руку, и Оскар вытащил из кармана листок, над которым трудился в школе, разгладил сгибы и протянул ей. Эли вскинула брови.

— Что это?

— Пойдем на свет.

— Не надо, я вижу. А что это?

— Азбука Морзе.

— А-а! Понятно. Клево!

Оскар усмехнулся. В ее устах это прозвучало так неестественно. Совсем не ее словечко.

— Я подумал, что так мы сможем перестукиваться.

Эли кивнула. Растерянно постояла, будто не зная, что сказать, затем произнесла:

— Занятно.

— В смысле, прикольно?

— Ага. Прикольно!Прикольно.

— Ты все-таки немножко странная.

— Да?

— Да. Но это ничего.

— Ну тогда объясни, как надо. Чтобы быть как все.

— Ага. Показать тебе кое-что?

Эли кивнула.

Оскар изобразил свой коронный номер. Сел на качели, разогнался. С каждым новым взмахом, с каждым сантиметром высоты в его груди нарастало чувство свободы.

Освещенные окна мелькали яркими полосами, Оскар взлетал все выше и выше.

Набрав такую высоту, что при движении вниз цепи начали обвисать и дергаться из стороны в сторону, он собрался. В последний раз качнувшись назад, качели снова взмыли вверх, и, когда они достигли наивысшей точки, он отпустил руки и выкинул вперед ноги, а затем прыгнул. Ноги описали дугу в воздухе, и он благополучно приземлился, пригнувшись, чтобы не получить качелями по башке. Потом встал и раскинул руки в стороны. Идеально.

Эли зааплодировала, выкрикнув: «Браво!»

Оскар поймал раскачивающиеся качели, остановил их и сел. Он в очередной раз был благодарен темноте, скрывавшей ликующую улыбку, которую он не мог сдержать, несмотря на боль в щеке. Эли перестала аплодировать, но улыбка не сходила с его лица.

Теперь все изменится. Конечно, нельзя никого убить, кромсая дерево ножом. Что он, не понимает, что ли?

Четверг, 29 октября

Хокан сидел на полу узкого коридора, прислушиваясь к плеску в ванной. Ноги его были поджаты так, что пятки касались ляжек; подбородок упирался в колени. Ревность жирным белым червем шевелилась в его груди, медленно извиваясь, чистая, будто девственница, и ясная, как ребенок.

Заменим. Он был заменим.

Прошлой ночью он лежал в своей постели с приоткрытым окном. Слышал, как Эли прощалась с этим самым Оскаром. Их тонкие голоса, смех. Какая-то недоступная ему легкость. Он состоял из свинцового груза рассудительности, бесконечных требований, неудовлетворенных желаний.

Он всегда считал, что они с его возлюбленной похожи. Заглянув однажды в глаза Эли, он увидел в них мудрость и равнодушие глубокой старости. Поначалу это его пугало — глаза Сэмюэла Беккета на лице Одри Хепберн. Потом он стал находить в этом утешение.

Это был идеальный вариант. Юное тело, наполнявшее его жизнь красотой, в то время как с него снималась вся ответственность. Решал здесь не он. Ему незачем было стыдиться своей похоти — его возлюбленная старше его самого. А вовсе никакой не ребенок. Так он рассуждал.