– Ну да. О чем я и говорю. Таковы мазохисты. Люди и этносы. Это я к вашей теме страданий. Вот и водка, не чужая нашим народам: люди кривятся, морщатся, крякают, запивают, им противно. Выбор напитка народом – это же архиважно. Или, ладно, водка – но ее ж можно разбавлять, ну, там, березовым соком, патриотически. Но нет! Надо чтоб было противно. Не просто пьют, а помногу, чтоб утром похмелье, это ужасное состояние – впрочем вам не понять, вы ж не пьете. В армии и в тюрьме мучают друг друга. Ну вы понимаете, о чем я говорю.
– Да, понимаю.
– Вот этот список мазо. Не получается ли так, что Россия (и Белоруссия тоже, а Украина уходит от этого) – страны такого православного фундаментализма…
– Нет, я думаю, это только Россия.
– Ну вот как исламские террористы. Шахиды.
– Я видела, как моджахеды спокойно говорили о смерти. В плену.
– Возможно, Россия – страна победившего фундаментализма, того же мазохизма. Мой дед рассказывал, что замполит на фронте ставил задачу – воспитать в бойцах презрение к смерти. Прекрасный термин, ныне забытый. Ну и дальше – уничтожить сельское хозяйство, вообще экономику… Вы думаете, что я перебарщиваю?
– Вы подгоняете под идею, а жизнь всегда богаче идеи.
– Да я не подгоняю, а пытаюсь понять и объяснить происходящее. У меня вот такая версия, такое оправдание, объяснение. А у вас какая версия?
– Я думаю, что мы просто опоздавшие люди. Когда в Болонье основали университет – и когда у нас?
– XI век?
– Ну вот. А у нас что было тогда? Кривичи и вятичи бегали?
– Ну так и что ж тогда делать? «Что делать?» Сидеть в деревне тихо?
– Вот Россия пытается что-то сделать… Идея эта, по-моему, дугинская – что Россия сделает рывок и спасет цивилизацию. Но меня больше интересуют не эти отвлеченные темы – а битва добра и зла, скажем так, больше вот эти вещи.
– Поле битвы – сердце человека, а ля Достоевский?
– Я круг вопросов сузила вот до этого предела.
– А вот еще же Игорь Шафаревич, был такой автор. Я в самиздате читал его книжку с названием приблизительно «Социализм как явление в мировой истории». Там было про то, что в разное время возникали – независимо друг от друга, потому что никакой связи между ацтеками и большевиками же не было, никакой преемственности – цивилизации, в которых не было собственности, кроме государственной, не было свободы и народ истреблялся просто так, без всякого смысла. И они все почему-то строили пирамиды, типа нашего мавзолея. Это в продолжение темы мазохизма и самоуничтожения.
– Я к социализму не отношусь так воинственно. Мне кажется, что это красивая человеческая идея. Но почему она кончается кровью? Пока мы не готовы к ней…
– Ну, все дело тут, я думаю, в принуждении. И колхозы, и лагеря – хорошо, была б добровольность! Хочешь в лагерь – запишись в зэки и сиди себе 25 лет. Захотелось тебе коллективной собственности – иди в колхоз. Считаешь, что надо все поделить поровну – раздай свои деньги бедным. Но если ты начинаешь чужое делить, тут-то тебя надо срочно остановить и примерно наказать.
– Вот скажите, Светлана… У вас иногда идет «г» русское литературное, а иногда – фрикативное. Такой разброс туда-сюда.
– Да. Но я и не прислушиваюсь особо к себе. Но знаю, что у меня много неправильных ударений. Вообще Сталин же сделал «наркомовку», тот белорусский язык, который у нас сейчас, – он же не настоящий! Был настоящий, но Сталин его испортил. Совсем другой язык стал… Он теперь больше похож на русский. Другие ударения…
– Так у вас в основном фрикативное «г»?
– Думаю, что да.
– Вот что мне еще приятно в вашем награждении. Смотрите, из русских нобелевских лауреатов (по литературе) у двоих было фрикативное «г» – это Шолохов и Солженицын. У третьего – Пастернака – этого не было, ну так он и от премии отказался, так что… Что касается Бунина, точно не знаю, но это Воронеж, а фрикативное «г» уже в 150 км от Москвы начинается. Чехов не успел получить «Нобеля», но и он наш, парень из Таганрога, с юга. И вот теперь – вы!
– А еще же Горбачев.
– Ну, у него не по литературе премия, но давайте вставим и его в этот список! Фрикативное «г» – его пора бы уже сделать нормой. Так говорят и говорили люди, которые прославили русскую словесность! Но вот сидят какие-то безвестные клерки в институтах и министерствах и навязывают нам эту столичную «г»… Спрашивается – на каком основании? С чего вдруг? И еще. Вы ведь белорусский знаете.
– Ну да. Я его понимаю, читаю.
– Вас когда спрашивают по-белорусски, вы отвечаете на русском. Барьер? Стесняетесь?
– Не стесняюсь. На белорусском я могу говорить, но я поняла, что в нем не буду равна себе. В белорусском я не так свободна, как в русском.
– Вы не хотели уезжать из Белоруссии в эмиграцию. Долго. Но потом у вас начали душить диссидентов, и вы таки уехали…