Врач от бога

– Вы же сами знаете!

– Мне здорово не повезло, что здесь нет хотя бы самого плохонького… новокаина, потому что вы – настоящий… мясник!

– Кто бы говорил! – парировала я. – Ведь это вы добрым людям носы-уши режете, а наше дело маленькое – всадить укольчик, чтобы спали крепко и видели цветные сны… А лодыжка-то сломана! – констатировала я, закончив.

Лицкявичус вытер со лба кровь ладонью, но она продолжала сочиться из глубокого пореза. Порывшись в маленьком комоде, я нашла пару хрустких вафельных полотенец, пахнущих лимонной отдушкой. Еще я обнаружила простыни и наволочки, за неимением бинтов, вполне могущие сойти за перевязочный материал. Намочив полотенца под краном, я аккуратно стала смывать кровь с его лица и шеи. Лицкявичус лежал тихо, перестав отпускать колкости. Это показалось мне недобрым знаком, так как означало, что ему стало хуже.

– Оставайтесь со мной, Андрей Эдуардович! – сказала я твердо и требовательно, хотя к горлу подступала паника. – С вашей стороны было бы просто непорядочно бросить меня одну в темном лесу!

Он издал странный звук, который в обычных обстоятельствах, вероятно, означал бы смешок. Сейчас же он скорее напоминал скрежет старого колодезного колеса. Я стала рвать простыни на полоски, чтобы наложить повязку на голову и давящую повязку на ребра и лодыжку. Если бы Олег был здесь, он, разумеется, вправил бы кость, но я, честно говоря, не рискнула: от боли Лицкявичус мог потерять сознание, а ему требовалось бодрствовать из-за травмы головы. Кроме того, я отнюдь не была уверена в своих способностях, являясь в ортопедии благодаря Шилову скорее теоретиком, нежели практиком.

– У вас все хорошо получается, – тихо подбодрил Лицкявичус, не поднимая век. Я видела, что ему просто необходимо обезболивающее и что он изо всех сил сдерживается, чтобы не закричать. Если бы только электричество в коттедже не было вырублено, я смогла бы воспользоваться розеткой, подключив к ней зарядное устройство телефона, но теперь об этом не приходилось и мечтать! Несмотря на то что ранения, вне всякого сомнения, причиняли ему сильную боль, Лицкявичус вел себя прямо-таки стоически, и я подозревала, что он делает это в большей степени из-за моего присутствия, боясь окончательно лишить меня мужества.

– Кричите спокойно, – мягко сказала я, беря его здоровую руку в свою. – В этом нет ничего постыдного…

– Если бы вы знали, – прохрипел он, – как часто…

– Как часто – что? – спросила я, потому что он снова замолчал, а мне надо было держать его в сознании.

– Как часто… я говорил то же самое другим… – с трудом закончил он.

– Зачем вы это говорили? – продолжала я поддерживать беседу, туго бинтуя его лодыжку. – Ведь у вас были обезболивающие препараты?

Он снова издал булькающий звук.

– Это – если повезет… А обычно – полбутылки водки или чашка медицинского спирта внутрь и жгут в зубы!

И тут я поняла, что, находясь на грани сознания, Лицкявичус говорит о войне – о том, как он вынужден был проводить операции под аккомпанемент рвущихся снарядов и стрекота автоматов, в полевой палатке, не всегда имея нужные медикаменты и даже хирургические инструменты. Я читала об этом в его книге, но тогда это была для меня всего лишь увлекательная история, скорее художественная литература, а не реальный опыт.

Стоп! Водка? Здесь же точно должно быть что-то подобное. Да, электричества нет, но для хранения спиртного вовсе не требуется холодильника! Я прошла на маленькую кухню, оборудованную всем необходимым – электроплиткой, кофеваркой, микроволновкой и электрочайником. К сожалению, ничем из этого воспользоваться я не могла, а ведь просто умирала по чашке горячего кофе! Пошарив в шкафах, я быстро обнаружила то, что искала, – маленькие бутылочки с водкой, коньяком и настойкой. Просто удивительно, как их оставили здесь, ведь любой, в сущности, мог проникнуть на территорию и забраться в шкаф! Можно считать, нам просто повезло, хотя я бы решила, что нам повезло еще больше, если бы охрана не испугалась плохой погоды и застукала нас. В этом случае, по крайней мере, можно было ожидать помощи и доставки в ближайшее медицинское учреждение.

Вернувшись в гостиную, я спросила:

– «Наполеон», «Абсолют» или настойку «На березовых бруньках»?

– Наплевать! – простонал Лицкявичус. – Что угодно!

Я выставила на журнальный столик свой «улов». Он схватил первую попавшуюся бутылочку и, откупорив ее трясущимися руками, жадно припал к горлышку. Прикончив «Наполеон», Лицкявичус откинулся на подушки.

– Вам бы тоже не помешало выпить, – сказал он. – Вы вся дрожите!

У меня и в самом деле онемели от холода руки, но крепкие напитки я всегда недолюбливала. Способность Лицкявичуса проглотить одним махом двести граммов спиртового раствора и остаться в здравом рассудке показалась мне просто невероятной! И все-таки необходимо как-то согреваться, и я взяла в руки маленькую бутылочку «Абсолюта», с подозрением разглядывая этикетку.

– Да пейте уже! – раздраженно приказал Лицкявичус, приоткрыв один глаз. – Не отравитесь.