Врачебная тайна

Толик вжал голову в плечи и счел за благо снова скрыться от друга за пивным бокалом. Выпил, похрустел чипсами, вытер пальцы салфеткой, покосился на собаку. Та перестала его замечать вовсе, пристроив лобастую башку на тапках хозяина.

– Ладно… Но она-то что тебе говорит, Заяц? Замечала, нет за соседом каких-нибудь странностей? И почему тот вдруг педиатра укокошить решил, тот ему не вредил никак? Это у Свиридовой мотив для мести имелся.

И об этом они уже все знают, с тоской подумал Зайцев. Если возьмут Светку в разработку, ей несдобровать. Может, и к месту возвращение ее родителей. Может, и к месту ее домашний арест. Хотя он уже скучал без нее. Может, удастся ей сбежать, а? Может, вернется она к ночи ближе? Он ведь тогда…

Тогда он точно признается ей в том, что чувствует. Какие-нибудь слова подберет, чтобы описать собственное состояние. Он ведь просто задыхается без нее, да. Ему просто не хватает воздуха! Она его как будто весь забрала с собой, когда ушла. И с сердцем нелады. То оно подскакивало, как в юности далекой, от ее улыбки, от того, как она улыбается, смотрит на него, как разговаривает, слегка склонив голову к плечу. А то он и не слышит его – сердца своего. Будто и его она забрала – милая красивая девочка Света Свиридова, которую его друг подозревает в сговоре с убийцей.

– Таких мотивов, Толян, у нас у каждого по три десятка, – встряхнул себя от преждевременной хандры Алексей. – Нахамил нам кто-то в очереди, в метро – уже мотив. Обсчитали – тоже. Послали на хрен – убить готовы. А уж про больницу вообще разговор отдельный. Там у девяти из десяти пациентов мотивы для мести имеются.

Каверин долго не отзывался, рассматривая мозаичную плитку на рабочей стороне зайцевской кухни. Несколько раз косился на собаку, но та его настырно обходила вниманием. А когда он подумал, было, потрепать ее меж ушей, предупредительно зарычала. Потом Толик глянул на ящик с пивом, откуда они только по две бутылки и выпили. Буркнул что-то про то, что ему теперь и выпить стало не с кем, друг обуржуазился совершенно, пить по-человечески не желает. Ветчину под пиво стал предпочитать вместо воблы.

Ну, это он так уже, придирался от беспомощности. И сам это понимал прекрасно, но поворчать-то надо было.

– Ладно, проехали, – закончил он свое ворчание и полез к раковине руки мыть с мылом. – Ну ты-то, Леш, ты-то что думаешь обо всем этом?

– Я?

Алексей опустил глаза, потому что Каверин быстро глянул на него от раковины, поймал его мятущийся взгляд и сразу все понял.

– Не станешь ты мне ее сдавать, понятно. Я и не требую. И я помню, что ты мой друг, Леха. – Толик перекрыл воду, вытер руки полотенцем, встал к раковине спиной, но за стол не вернулся. – Поэтому… Поэтому в обмен за мое искреннее дружеское к тебе расположение требую полной откровенности.

– Оп-па! – Зайцев всплеснул руками. – Не требую, говорит он! И тут же требует полной откровенности!

– Я не требую сдавать твою Свету с потрохами. Я просто хочу знать, что ты обо всем этом думаешь, Леха. Ты же… – Толик пригладил рукой растрепавшиеся седые вихры. Глянул на него твердо, трезво. – Ты же не стал бы у себя прятать убийцу, брат. Я это понимаю. Но ты и не имеешь ни единой зацепки, чтобы ей помочь. Я прав? Прав, можешь башку свою не опускать. Может, давай зацепки-то вместе искать станем, а?

– Как?

– Для начала скажи мне, брат, что эти двое делали возле больницы в тот день?

– Наблюдали, – признался со вздохом Алексей.

– За кем? – Каверин встал в стойку, крылья носа раздулись, губы побелели. – За доктором?! За погибшим доктором?!

– И за ним тоже, Толь.

– Ну, вот видишь, а ты!!! – взвыл друг и заметался по просторной кухне Зайцева. – Кто еще? Кто следующий?!

– Скажешь тоже – следующий.

Зайцев неуверенно улыбнулся, но его передернуло.

А что, если…

А что, если Света не так уж невинна?! Что, если эта парочка не успокоится и продолжит акт отмщения?! И к нему она явилась не просто так. И исчезла не так просто. Что, если эти двое все время водили и водят его за нос, зная прекрасно, что он видел их план мероприятий?! И чтобы снять с себя подозрения, Света явилась к нему побитой и поникшей, призналась в неучастии и в незнании, тем самым снискала в его лице поддержку и…

– Ну нет! – замотал он головой, и собака у его ног тоже лобастой башкой замотала, уши разлетелись в стороны, как лопасти пропеллера. – Ну нет же, Толик!!! Она… Она не могла!!!

– Дурак ты, Леха! – заорал на него друг и кулаками сжал себе виски. – Как ты не понимаешь, у нее погибла сестра!!! Это можно простить тому, из-за кого это случилось?! Родная, любимая, молодая, красивая, которой бы жить и жить! Она погибла! Это можно простить?! Погибла страшно, в петле.

– А сама хоть, установили?

Зайцев скорчился на стуле, сложив локти на коленках, смотреть в лицо другу было стыдно. Тот говорил правильные вещи, если что. Трезвые, адекватные, не подпитанные эмоциональной слабостью, в которой бултыхался теперь Зайцев.

– Кто же станет устанавливать, дурак, что ли? – изумился Каверин.