Врачебные тайны дома Романовых

11 февраля не мог быть на литургии Преосвященных Даров и лёг спать одетым. 12-го озноб усилился». Далее приводится обширная цитата из письма лейб-медика Мандта его заграничному другу, в котором рассказывается о событиях, произошедших с вечера 17 февраля 1855 года: «Между 11 и 12 часами блаженной памяти император отложил приобщение Святых Тайн до того времени, когда будет в состоянии встать с постели. (Из этого видно, что сам он не думал, чтобы его жизни угрожала неминуемая опасность, а врач усматривал пока ещё слабые признаки такой опасности в нижней части правого лёгкого, впрочем, не теряя в этом часу всякой надежды на выздоровление. — Примеч. Тальберга). Сделав все нужные медицинские предписания, я, не раздеваясь, лёг отдохнуть в постель. Доктор Карелл должен был оставаться в комнате больного, пока я не приду заменить его в 3 часа утра, так было условлено и так постоянно делалось. В половине третьего я встал и в ту минуту, как я хотел отправиться на мой печальный пост, мне подали следующую, наскоро написанную карандашом записку: „Умоляю Вас, не теряйте времени ввиду усиливающейся опасности. Настаивайте непременно на приобщении Святых Тайн… (Блудова)“. Я нашёл доктора Карелла на своём посту, а положение высокого больного показалось почти не изменившимся с 12 часов ночи. Жар в теле немного слабее, дыхание было несколько менее слышным, чем в полночь. После некоторых вопросов и ответов касательно дыхания в груди (причём особенное внимание было обращено на правое лёгкое, совершенно согласно с тем, как оглашено в газетах) доктор Карелл ушёл для того, чтобы воспользоваться в течение нескольких часов необходимым отдыхом. Было около 10 минут четвёртого, когда я остался наедине с больным государем в его маленькой, неопрятной спальне, дурно освещённой и прохладной. Со всех сторон слышалось завывание холодного северного ветра… Так как накануне того дня вечером, после последнего медицинского осмотра ещё не вовсе утрачена была надежда на выздоровление, то я начал со тщательного исследования груди при помощи слухового рожка. Император охотно этому подчинился точно так, как с некоторого времени он вообще подчинялся всему, чего требовала медицинская наука. В нижней части правого лёгкого я услышал шум, который сделался для меня таким зловещим, каким я в течение уже нескольких лет считал тот особый звук голоса, который происходит из образовавшихся каверн. Я не в состоянии описать ни этого звука, ни этого шума, но и тот, и другой, доходя до моего слуха, не подчинялись моему умственному анализу, как будто проникали во всю мою внутренность и действовали на все мои чувствительные нервы. Они произвели на меня такое же впечатление, какое производит фальшивая нота на слух опытного музыканта. Но этот звук и шум уничтожили все мои сомнения и дали мне смелость приступить к решительному объяснению. Зрело обсудив, что следовало делать в моём положении, я вступил в следующий разговор с Его Величеством. Здесь я должен обратить внимание на то, что замеченный мной особый шум в нижней части правого лёгкого свидетельствовал о начале паралича (по современной терминологии — отёк лёгких. — Б.Н.) в этом важном органе и что вместе с тем для меня угас последний луч надежды. В первую минуту я почувствовал что-то похожее на головокружение: мне показалось, что все предметы стали вертеться перед моими глазами. Но, полагаю, что сознание важности данной минуты помогло мне сохранить равновесие способностей… По выражению глаз императора я тотчас заметил, что он понял значение слов и даже одобрил их. Он устремил на меня свои большие, полные, блестящие и неподвижные глаза и произнёс следующие простые слова, немного приподнявшись и поворотив ко мне голову: „Скажите же мне, разве я должен умереть?“ Эти слова прозвучали среди ночного уединения как голос судьбы… Глаза императора были упорно устремлены на меня. Наконец, сделав последнее усилие, я отвечал: „Да, Ваше Величество“. Почти немедленно вслед за этим император спросил: „Что нашли вы вашим инструментом? Каверны?“ — „Нет. Начало паралича“. Глаза императора устремились прямо в потолок и по крайней мере в продолжение пяти минут оставались неподвижными; он как будто во что-то вдумывался. Затем внезапно взглянул на меня и спросил: „Как достало у вас духу высказать мне это так решительно?“ „Меня побудили к этому, Ваше Величество, следующие причины. Прежде всего, и главным образом, я исполняю данное мною обещание. Года полтора тому назад вы однажды сказали мне: "Я требую, чтобы вы мне сказали правду, если б настала та минута в данном случае". К сожалению, Ваше Величество, такая минута настала. Во-вторых, я исполняю горестный долг по отношению к монарху. Вы ещё можете располагать несколькими часами жизни. Вы находитесь в полном сознании и знаете, что нет никакой надежды. Эти часы, Ваше Величество, конечно, употребите иначе, чем как употребили бы их, если бы не знали положительно, что вас ожидает, по крайней мере, мне так кажется. Наконец, я высказал Вашему Величеству правду потому, что я люблю вас и знаю, что вы в состоянии выслушать её“.