Врачи, пациенты, читатели. Патографические тексты русской культуры

Возрождение интереса к магнетизму вызвало, впрочем, не одни восторги, но и определенное противодействие. В 1816 г. Комитет министров вынес решение, согласно которому магнетизированием позволялось заниматься только врачам, и при этом только с ведома полиции и под контролем Медицинского совета [Сборник Постановлений по МНП 1875: 879]. В том же 1818 г., когда из печати вышла апологетическая книга о магнетизме Клюге – Велланского, в Большом театре в Петербурге была поставлена комическая опера «Лекарь самоучка, или Животный магнетизм» (музыка Маурера), метящая в самозваных магнетизеров[308]. В 1824 г. в «Вестнике Европы» была напечатана статья «о возрождении магнетизма», определяемом здесь же «маскарадом медицины»[309]. Анекдотические пересуды о шарлатанстве и «аморальности» магнетизеров (среди наиболее волнующих общество – пикантный вопрос о том, может ли женщина под действием магнетизма лишиться вопреки своей воли добродетели), не отменяют, однако, достаточно распространенной в 1820-е гг. веры в саму возможность магнетического воздействия на человека. В 1828 г. профессор фармакологии и химии Московского университета доктор медицины А. А. Иовский писал: «Признаюсь откровенно, что я и партизан и вместе противник животного магнитизма; партизан его, поелику я наблюдал и, думаю, заметил настоящие действия сего таинственного искусства; противник, поелику твердо знаю все обезьянства магнетизеров, все ошибки, которые они примешали к своему искусству». Широкая публика была, конечно, менее разборчива, чем врач Иовский, и была готова верить в «настоящие действия» таинственного искусства, не замечая «обезьянств магнетизеров». Начало 1830-х гг. может быть названо пиком такой веры. В Петербурге этого времени шумным успехом пользуются магнетические сеансы престарелой девицы Анны Александровны Турчаниновой (1774–1848). Хорошо знавший Турчанинову Ф. Ф. Вигель вспоминает о ней в «Записках», что, «не имея еще двадцати лет от роду, она избегала общества, одевалась неряхою, занималась преимущественно математическими науками, знала латинский и греческий языки, сбиралась учиться по-еврейски и даже пописывала стихи, хотя весьма неудачно; у нас ее звали под именем философки. <…> Чистота ли ее души сквозь неопрятную оболочку сообщалась младенческой душе моей, или магнетическая сила ее глаз, коих действие испытали впоследствии изувеченные дети, действовала тогда и на меня: я находился под ее очарованием. Я не нашел в ней и тени педантства: всегда веселая, часто шутливая, она объяснялась с детской простотой. <…> Разговоры ее были для меня чрезвычайно привлекательны: она охотно рассказывала мне про свои связи с почтенными учеными мужами, профессорами Московского университета, хвалилась любовью и покровительством старого Хераскова, дружбою Ермила Кострова и писательницы княжны Урусовой». Спустя тридцать лет Вигель «не нашел в ней почти никакой перемены: черные, прекрасные, мутные и блуждающие глаза ее все еще горели прежним жаром; черные длинные нечесаные космы, как и прежде, выбивались из-под черной скуфьи, и вся она, как черная трюфель в масле, совершенно сохранилась в своем сальном одеянии» [Вигель 1928: 67, 68]. Стихи Турчаниновой, отличающиеся мрачным кладбищенским колоритом и столь пренебрежительно упомянутые Вигелем, печатались начиная с 1798 г. в «Приятном и полезном препровождении времени», а позже в «Чтении в Беседе любителей русского слова»; в 1803 г., собранные и дополненные, они вышли отдельным изданием [Турчанинова 1803][310]. В 1817 г. в Париже был издан том философической переписки Турчаниновой [Lettres philosophiques 1817], а еще позже она прославилась обнаружившимся у нее даром к врачеванию органических и психических расстройств.