Врачи: Восхитительные и трагичные истории о том, как низменные страсти, меркантильные помыслы и абсурдные решения великих светил медицины помогли выж

И я считаю, что я выражаю Ему подлинное почтение не когда жертвую Ему несчетное количество быков и сжигаю благовоний на десять тысяч талантов, а когда я сначала сам познаю Его мудрость, силу и доброту, а потом передаю свои знания другим… Понять, как все должно быть устроено наилучшим образом – это высота мудрости, а следовать Его воле во всем значит доказать Его непобедимую мощь.

Врачи-«гиппократики» отвергли сверхъестественные силы, чтобы понять возможности природы; Гален изучал природу, чтобы постичь великие и совершенные рецепты своего Создателя. Ни метафизика, ни чудеса не имели никакого значения. Это принцип, достойный современного ученого.

Естественно, тезисы Галена не остались без внимания. В частности, иудейские философы пытались опровергнуть его взгляды, особенно после нападок Галена на историю сотворения и Пятикнижие Моисея, а также утверждения, что сила Бога небезгранична. Однако критику его самого красноречивого оппонента мир услышал лишь тысячу лет спустя, когда величайший из иудейских врачей-философов Маймонид оспорил богословие Галена в «Афоризмах в медицине», несмотря на то что почитал его труды как основной источник своих медицинских знаний. Заявляя, что Бог всемогущ, то есть способен действовать вопреки законам природы, Маймонид просит только о том, чтобы каждый сомневающийся, ставший свидетелем хотя бы одного чуда, осознал, что раз оно могло произойти, то из этого естественно следует, что Бог способен сотворить любое чудо. По словам этого еврейского мудреца: «Свидетельство очевидца даже одного-единственного чуда является убедительным доказательством божественного сотворения мира».

Согласно Маймониду, силу Бога ограничивает только Его неспособность творить зло. Здесь мнения обоих богословов совпадают. Древние греки использовали платоновское понятие «демиург» или «мастеровой», которое можно найти в ранних английских переводах; но в этом смысле Всевышний греков, христиан и иудеев воплощает единственную характеристику, которая представляет собой краеугольный камень монотеизма: Бог есть доброта; мы должны познать Его пути, чтобы быть как Он. Оксфордский специалист по истории средних веков Ричард Уолзер отмечал в своей краткой монографии «Гален, иудеи и христиане», что эта идея прослеживается в трудах древнегреческих ученых вплоть до «Тимея» Платона, в котором философ писал: «Демиург был благ, а тот, кто благ, никогда и ни в каком деле не испытывает зависти. Будучи чужд зависти, он пожелал, чтобы все вещи стали как можно более подобны ему самому». Таким был Бог Галена: с одной стороны, он был стимулом для исследовательской работы, которая могла бы продемонстрировать совершенство Его творения, а с другой – он вселял веру в то, что структуры и их функции были созданы безупречно, а, следовательно, как только основные факты определены, необходимость дальнейшего изучения отпадает.

Гален использовал эксперимент и наблюдение для познания природы, но полученные знания он и его преемники рассматривали как некую форму окончательного приговора, что оказало самое продолжительное и наиболее сильное влияние из всего противоречивого наследия Галена, тормозя дальнейшие исследования в течение последующих полутора тысяч лет. В те годы изучать медицину значило изучать труды Галена. Его усердное следование созданному Гиппократом методу бесстрастного наблюдения не только способствовало развитию собственной методологии, но и оказывало услугу его имиджу. Он хотел войти в историю как первый толкователь легендарных сочинений Гиппократа и преуспел в этом, гордясь тем, что стал преемником великого целителя, разъяснившим его учение таким образом, что оно стало более доступным к применению. Он сравнивал замощение Траяном проложенных античными предками военных дорог Римской империи со своей работой по улучшению проходимости сложных путей корпуса Гиппократа. Галена считали интеллектуальным наследником врачей острова Кос не только из-за тщательного следования объективному анализу в своих исследованиях, но и благодаря саморекламе, в которой он был весьма искусен. В памяти последующих поколений он остался как ученый, сделавший значительный вклад в науку и, по общему признанию, вдохнувший новую жизнь в философию Гиппократа.