Враг

Таррэн обернулся, проследив глазами за гаррканцем и его беззаботно улыбающимся хозяином: кажется, Белик затеял очередной спор с одним из караванщиков и теперь с жаром доказывая, что гномья сталь гораздо лучше переносит перепады температур, чем хваленые эльфийские клинки. И что наносимые ушастыми руны направлены именно на то, чтобы нивелировать (откуда слова-то такие знает?!) это воздействие. Охранник возражая, что гномы слишком много времени проводят в душных подземельях, а работают с сырьем в столь жутких условиях, да с такими ингредиентами, что это не может не сказаться на стойкости их металла к холоду. В то время как эльфы предпочитают использовать специальные отвары для окончательной закалки, отчего клинки приобретают изумительную прочность и умопомрачительную остроту… Этот спор был давним, всем известным и, как следовало ожидать, безрезультатным: гномов поблизости не виднелось ни одного. Да даже если бы и были, то они, как и эльфы, разумеется, не позволили бы глумиться над своими мечами, чтобы подтвердить или опровергнуть мнение одной из сторон.

Таррэн хмыкнул про себя, услышав подробности спора, но не стал сообщать непосвященным, что насчет стали мальчишка абсолютно нрав. Однако зарубку в памяти все-таки сделал. Интересно, откуда Белику так много известно о перворожденных? То, что он — чистокровный человек, очевидно: аура не может лгать. Но тогда откуда он знает то, о чем ему мог поведать только бессмертный? Вряд ли тот темный, что некогда причинил пацану столько боли, вдруг расщедрился на подобные откровения. Разве что малыш потом встретил еще кого-то? Ненависть его была слишком велика. Кажется, какой-то эльф убил весь его род. Что ж, возможно: темные никогда не ценили человеческие жизни. А если кто-то из них действительно виновен в гибели родичей пацана, наверное, у Белика есть право на месть.

Таррэн мысленно вздохнул: в который раз родство с темными заставляло его чувствовать себя мерзко. Конечно, не его вина, что мальчишка пострадал от рук кого-то из собратьев, — таких случаев на Лиаре насчитывалось немало. Но легче от этого понимания не становилось. И прожитые среди людей десятилетия не могли изменить отношение смертных к нему самому — отщепенцу, пути которого давно разошлись с его собственным народом. Большинство темных — жестокие и равнодушные к чужому страданию существа, для которых крик о помощи — лишь повод презрительно сплюнуть. Прекрасные и жестокие боги, которых заслуженно ненавидят и боятся. Равнодушные убийцы и палачи. А их идеальные лица не более чем красивые маски, за которыми скрываются очерствевшие души, заледеневшие сердца и жгучая зависть к тем, кого даже краешком не касалась проблема вымирания.

— Не знаю, Урантар, — наконец ответил эльф. — Быть может, я не рискнул бы жить с таким грузом.

Страж проследил за его взглядом и неожиданно помрачнел.

— Честно говоря, я не представляю, как ему удалось выжить, — тихо сказал Дядько, с грустью наблюдая за яростно жестикулирующим племянником. — И, признаюсь, был момент, когда я думал, что Белик уже не оправится. Я нашел его в горах в таком жутком виде, что подумал, будто безнадежно опоздал. На малыше живого места не было, он едва дышал, а крови вокруг было так много, что ею насквозь пропиталась земля…

Седовласый на мгновение умолк и невидящим взором уставился перед собой.

Ровная дорога, тихий шелест листвы над головой, легкое дуновение ветерка, успокаивающая надежность могучих сосен, выстроившихся вдоль тракта, словно бдительные часовые… еще один плавный поворот, и впереди забрезжил первый просвет, после которого показалось бескрайнее поле, усыпанное цветами, созревшими дикими колосьями и полное невидимой суеты, о которой многие из живущих даже понятия не имеют. Кажется, скоро будет очередной привал, потому что тащиться по такой жаре по открытой местности — чистой воды самоубийство…

Телеги стали понемногу замедляться, возницы привстали, высматривая удобное место для стоянки, но Дядько по-прежнему невидяще смотрел куда-то вдаль и словно размышлял вслух: