Враг един. Книга вторая. Чёртов плод

На маленьких деревянных крылечках кирпичных домиков с полукруглыми окнами и островерхими крышами были аккуратно выставлены крупные тыквы, остроконечные шляпы и фигурки разнообразных игрушечных монстров. Домики трогательно соседствовали с возвышающимися на противоположной стороне улицы многоэтажными бетонными громадами и казались необыкновенно нарядными на фоне сияюще-синего октябрьского неба.

Терпкий осенний воздух трепал волосы порывами пронизывающего ветра, и ветер этот был словно струи ледяного расплавленного хрусталя в золотистых лучах солнца, которое пробивалось сквозь сыплющиеся на землю пожелтевшие листья.

«Нет на свете явления природы более красивого и завораживающего, чем осенний листопад», – философски подумал Флинн, перекатывая меж широких, сплошь покрытых татуировками ладоней подобранный с земли гладкий, словно пуля, жёлудь (выпитая час назад пара рюмок крепкого, как обычно, настроила его мысли на возвышенно-лирический лад).

Мир вокруг невообразимо прекрасен – и невообразимо холоден, словно взгляд василиска. Если долго смотреть на него, наверное, можно окаменеть под этим взглядом и застыть меж красно-золотых деревьев ледяной прозрачной скульптурой, безмолвным памятником собственному прошлому – но кто сказал, что люди замирали не от восхищения, встретившись со взглядом василиска?

Флинн проводил взглядом с жужжанием прокативший мимо красный одновагонный трамвайчик, обкатывая в уме последнюю фразу. Надо бы не забыть её записать – может, пожалуй, получиться неплохая баллада. За что Флинну нравилось сочинять песни, так это за то, что те всегда приходили к нему сами. Он не представлял себе, как люди пишут, например, романы под триста страниц. Ведь для написания хорошего романа, наверное, десять лет по миру шляться надо… а для написания хорошей песни вполне хватит и одного-единственного дня.

Мужчина снова посмотрел на часы и потянул на себя тяжёлую дубовую дверь, шагая обратно в здание.

В просторном, залитом электрическим светом фойе было людно; под белым лепным потолком раздавался пчелиный гул множества оживлённых голосов. Телемонитор на облицованной розовым мрамором стене беззвучно демонстрировал последние новости: какие-то грязные улицы под тропическим небом, заполненные толпами скандирующих что-то людей, бронетранспортёры, баррикады из автомобильных покрышек. «Новый, более серьёзный виток конфликта в так называемой Новой Африке не за горами, – сообщил телеканалу высокопоставленный источник в службе безопасности страны. – А теперь к новостям спорта…»

В мире всё было как обычно.

Флинн мрачно усмехнулся, отводя глаза от экрана, и прошёлся вдоль висящей у входа в аукционный зал длинной интерактивной доски, разглядывая список лотов. Демозапись «Многих миль земной коры» на старинной аудиокассете в исцарапанном пластиковом футляре. Какая-то тетрадь – явно рабочие заметки, местами смахивающие на ежедневник, с колонками телефонных номеров («Ах, этот трогательный символ безвозвратно ушедшей эпохи», – сентиментально вздохнул про себя Флинн), планами встреч, наспех нарисованными табами и прочими совершенно непонятными постороннему человеку «паролями и явками»…

В начале века Кристофер Браун был фигурой в музыкальном мире знаковой, если не сказать легендарной. По материнской линии он был исландцем, и свой принёсший ему мировую популярность проект назвал «Асатру» – по названию единственной официально признанной в Европе языческой религии, которая в Исландии, кажется, до сих пор была второй государственной. Это именно им, «Асатру», подражали «Псы полуночи», когда Флинн писал свои самые первые песни, основанные на древнегерманских мифах, – про Нифлхойль, про валькирий, про Рагнарёк…

Что бы сказал знаменитый «исландец из Торонто», если бы мог понаблюдать сейчас за тем, как в очередную годовщину его смерти все его дорогие сердцу цацки торжественно идут с молотка? «Вот она, вся твоя жизнь, дружок, любуйся, – хмыкнул про себя Флинн. – Жизнь, оценённая совершенно посторонними тебе людьми вроде меня во сколько-то там миллионов невидимых электронных монеток». Как любила говаривать его бабушка, бывшая истинным кладезем финских мудростей разной степени потрёпанности: жадность собирает, да смерть с землёй ровняет… Интересно, а как будет выглядеть жизнь самого Флинна, когда придёт срок?

Иногда так хотелось бы стать бессмертным…

Ну-с, что тут у нас ещё? Именные гитары, концертный реквизит, пара раритетных синтезаторов, опять именные гитары… Альбом «Сто дней лета», получивший платину в две тысячи четвёртом – в золотистой рамочке с эмблемой Всемирной музыкальной премии. Стартовая цена: тысяча филинг-койнов… тоже хлам. У любого более-менее известного музыканта с определённого момента этих почётных рамочек набирается такое несметное количество, что их начинают отправлять пылиться на чердак чуть ли не сразу же после вручения.

Так, а это ещё что?