Враг неведом

— А вот для этого, друг Алекс, прошу тебя, подготовь для неё такую встречу с Всеотцом, чтобы она раз и навсегда перестала рыпаться. Сдаётся мне, её и впрямь надо отпрепарировать. Послушным орудием в борьбе с Умниками она не станет. Характер не тот. Это точно.

— У меня такое чувство, Феликс, что, когда мы возьмём её, никакой Всеотец уже не понадобится.

— Не попусти, Господь, Алекс. Не попусти.

— Но раз уж он попустил появление Умников…

— Умников! Что Умники — они могут то же, что и мы, только намного лучше, потому что молоды и у них горячая кровь. Первое их поколение мы уничтожили почти под корень…

— И сами потеряли при этом половину миров.

— Верно. Потеряли. И всё же средняя продолжительность жизни у Умников едва ли превышает двадцать пять стандартных лет. Что они могут успеть за это время?

— Однако же успевают.

— Успевают, Алекс. Но… рано или поздно мы их всё равно задавим.

— Несмотря на продолжающееся отступление?

— Мы почти не несём людских потерь. Пружина сжимается всё туже, Алекс, и скоро удержать её не сможет даже хвалёная Сенсорика Умников.

— Хотелось бы верить. Хотя… Сенсорика, о которой никто ничего не знает, кроме слова…

— Ничего, Алекс, ничего. Скоро узнаем. Через таких, как этот мальчишка Твердислав.

— Кстати, почему бы не отправить его вместе с той троицей, что мы ожидаем завтра?

— Не знаю, друг мой Алекс, не знаю. Личный приказ Верховного. И точка.

* * *

Второй корабль, что нёс Твердислава дальше, очень отличался от первого. Здесь у него была настоящая комната — правда, кроме этого, ничего больше. Чувство такое, словно вошёл в дом без окон и сидишь сиднем. С тоски можно взвыть.

Единственное, что ему осталось, это развлекаться с элегантным сантехоборудованием. Тоже мне занятие!.. Да над ним бы весь клан хохотал, прознай об этом родовичи.

Собственно говоря, здесь всё было очень просто и примитивно. Нажал кнопку — открылось окошечко — завтрак. Поел, свалил грязное туда, нажал кнопку — окошечко закрылось. Ни хлопот, ни забот. А попробуй-ка перемой посуду в клане!.. Недаром гончарным делом Твердиславичи всегда манкировали, несмотря на строгие указания Учителя. Ну зачем, спрашивается, нормальному человеку какая-то там тарелка, если на плотном листе лопуха есть куда сподручнее и удобнее? Поел и выбросил. А тарелки эти… скреби их с песочком…

“Великий Дух, о чём я думаю?! — иногда накатывало на Твердислава. — Я отправляюсь на войну, отправляюсь с Его напутствием и благословением, а в голове… Я думал, что буду гореть в огне, что приказ его повергнет меня… повергнет… ну, не знаю даже, что он со мной сделает! А оказалось… Почему так? Что со мной? Или я уже начинаю терять Веру? Тарелки… лопухи… родовичи смеяться станут…”

…Однако любому пути рано или поздно приходит конец. Твердислав провёл в наглухо закрытом коробе — клановичи держали в таких мелкое зверьё — по его счёту дня два. По крайней мере спал он дважды.

…Корабль мягко качнуло. Парень поднялся на ноги… и тут дверь в его конуру бесшумно растворилась, исчезнув без следа. Прозрачная ладонь свежего ветра коснулась лица — только ветер этот пах не лесом и не лугом, а гарью, причём какой-то донельзя мерзкой гарью, от которой враз запершило в горле. В дверном проёме была ночь; и из этой ночи, из зыбкого, промозглого сумрака перед юношей возникли двое. Пожилые, как и Учителя. Седовласые, с властной осанкой, в неразличимых сероватых комбинезонах, как называлась эта одежда. На рукавах красовались сверкающие золотые треугольники — вершиной вниз. Мелкими буквами по золоту было выведено — “ВЕРА”. Лица новоприбывших, уверенные и почти спокойные, могли бы показаться приятными, если бы не всё тот же потаённый страх, что так удивил Твердислава ещё в Звёздном Доме.

Человек с глубоко посаженными тёмными глазами, слегка сутулясь, шагнул вперёд.

— Я Исайя Гинзбург, — голос звучал глуховато, чуть надтреснуто. — Приветствую тебя на Земле, вождь Твердислав.

— На 3-земле?.. — не нашёл ничего лучшего юноша.

— На Матери-Земле. На Начальном мире. В колыбели всех нас. Там, откуда мы пришли в Мир кланов, исполняя повеление Всеотца, мы, сохранившие истинную веру.

Твердислав коснулся протянутой руки. Пожимая неожиданно крепкую, с ощутимыми буграми мозолей ладонь, вдруг поймал себя на мысли, что Исайя не боится. Никого и ничего. Точнее… нет, где-то очень-очень глубоко в его душе тоже прятался страх, однако — не за себя. За других… но притом непонятно, за кого.

Исайя улыбнулся — неожиданно тепло и приветливо. На лбу разгладились суровые морщины.

— Идём, вождь Твердислав. Тебе предстоит начать совершенно иную жизнь. Будь готов к ней — точнее, я не сомневаюсь, что ты и так готов. Каждому — по делам его, а твои дела говорят сами за себя. — Он медленно протянул руку, коснувшись ладонью лба юноши. — Освобождаю тебя от пут.