Враг престола

Эдуарду стало страшно. Когда–то они были людьми, но это было давно, много веков назад. В кого превратились они теперь? Что будет, если они вернутся? В памяти всплыли видения смерти и разрушения. Образ бессмертного легиона, вновь шагающего по земле людей. Без усталости. Без страха. Без жалости.

— Вам не нужно вмешиваться, — сказал Эдуард, в голосе которого послышалась мольба. — Я соберу людей. Это наша ошибка, наша вина, и нам исправлять её.

Страж повернул к нему голову. В недрах шлема пылали два призрачных огонька, озаряющие пустые глазницы иссохшего черепа.

— Ты… не понимаешь, — сказал мёртвый легионер и поднял руку, указывая куда–то вдаль. — Но ты поймёшь.

Проследив за указующим перстом, Эдуард вновь увидел ту самую кроваво–красную звезду, пылающую над горизонтом. Он вдруг понял, что огонь её жив, что звездой владеет чужеродная, страшная воля. Эдуард смотрел и чувствовал, как его тоже пристально изучают — с холодным и хищным интересом. Кто–то незнакомый. Далёкий. Древний. Злой.

— Время… на исходе.

* * *

Когда глаза Эдуарда открылись, он содрогнулся всем телом. Так бывало всякий раз, когда тревожные сны овладевали им во мраке ночи.

Рядом, в складках одеяла что–то пошевелилось. Он был не один. Образы жутких видений были ещё слишком сильны в памяти.

Эдуард хотел вскрикнуть. Тело напряглось, готовое вскочить и схватиться за оружие. На покрытую жёсткой щетиной щёку легла тёплая, нежная рука, усмиряющая его беспокойство одним лёгким прикосновением.

— Тебе приснился дурной сон, мой единственный.

Трепетное нагое тело Гайде прильнуло к нему в ночи, словно отгоняя страхи и тревоги. Счастье и лёгкость наполняли сердце юноши, и всё–таки его решимость таяла, словно воск свечи, растопленный ярким пламенем её нежности.

Хотел бы Эдуард, чтобы она была права. Чтобы это был всего лишь ночной кошмар. Но с тех пор как он посетил пустынное святилище, его видения стали куда чётче. Духи говорили с ним. Просили. Пытались о чём–то предупредить.

Он поднялся на ложе из циновки и верблюжьих шкур. Одеяло упало, обнажая мощный торс юноши.

— Что гложет тебя, свет моей жизни?

Тонкие руки обхватили его живот, а голова девушки легла на мускулистое плечо. Он чувствовал мягкое прикосновение её смуглых грудей. Ощущал, как гладкое упругое бедро прижимается к его ноге.

— Правильно ли я поступаю, Гайде? — Широкая ладонь его пробежалась по лбу, обнаружив там прохладную испарину. — Быть может, твой отец прав? Зачем всё это?

Последние несколько дней он был по–настоящему счастлив. Неспешным караваном племя двигалось через пустыню. С тех пор как песчаная буря улеглась, каждый день, каждую ночь Гайде была с ним. Она стала его душой, его миром, всем, чего он когда–либо желал.

— Ты — муаз'аммаль. — Всякий раз, когда девушка произносила это, по спине Эдуарда пробегали мурашки. — Было сказано, что ты объединишь племена и спасёшь людей в надвигающейся ночи.

Он откинул одеяло и встал, отстранив её от себя.

— Я не просил этого.

Эдуард начинал скучать по тем временам, когда списывал голоса в своей голове на безумие. Он не хотел этой ответственности, боялся её.

— Мудрецы Тайного города учат, что мы не вольны менять пути предназначения.

— Но этот путь окрашен кровью, Гайде. — Ночь приятно холодила его разгорячённую кожу. — Если наибы послушают меня, обратного пути не будет.

Чем ближе становился оазис, тем сильнее крепли в его сердце сомнения.

— Мой отец просил меня разубедить тебя, — призналась девушка.

Эдуард содрогнулся. На мгновение его голову посетило дикое предположение, что это единственная причина, по которой Гайде была с ним.

— Но сейчас я вижу, что не должна этого делать.

Она поднялась и, подойдя к Эдуарду сзади, вновь обняла его, прижавшись нагим телом к его крепкой спине.

— Если бы я только увидела в тебе алчность, слепую жажду господства над судьбами людей, я бы сама убила тебя во сне.

Девушка–пустыня. В ней причудливым образом сочетались красота и суровость, жар и холод, нежность и жестокий нрав, присущий её народу. Именно это Эдуарду нравилось в ней. Качества, которыми обладала его мать.