Враг за Гималаями

— Шмон так шмон, — согласился Кондаков. — Другого-то занятия все равно нет. Ты пока отдохни, а я пошурую. Все, что найду, к тебе буду носить.

— С кухни начинай, — посоветовал Донцов. — Тайник у него где-то там.

Тайник обнаружился сразу — две половицы свободно сдвигались в сторону. Однако, кроме мышеловки с мумифицированным мышонком, там ничего не было. Перед тем как податься в бега, Лукошников выгреб все ценное, а то, что не смог унести, попытался сжечь.

Обстучав стены и измерив при помощи спичечного коробка внешние и внутренние габариты всех предметов кухонной меблировки, Кондаков перешел в санузел, а затем и в прихожую.

Много времени это не заняло. Например, в хитрой комнатке, куда согласно старой поговорке сам царь пешком ходит, кроме выщербленной ванны, жестяной раковины и заросшего ржавчиной унитаза, нашлись только липкие обмылки, сточенная опасная бритва с фашистским орлом на лезвии и полупустой флакон самого дешевого одеколона. Как Лукошников чистил зубы и чем подтирался, установить не удалось.

Все надежды оставались на жилую комнату.

Под подушкой и в матрасе ничего заслуживающего внимания не оказалось. Следы вскрытия на половицах отсутствовали. Каких-либо пустот в мебели не имелось. Два десятка книг, подобранных безо всякой системы, тоже ничем не порадовали, хотя и лишились своих переплетов. Лишь в старом фибровом чемодане, под слоем дырявых носков, изношенных сорочек и полинялых трусов, удалось откопать нечто вроде личного архива.

Сначала Кондаков аккуратно выложил на подоконник медали, начиная с довоенной «XX лет РККА», и кончая недавней «50 лет Победы». Орденов сыскалось только три штуки — две Красные Звезды и один Красного Знамени.

— Для фронтовика не густо, — заметил Кондаков, очевидно что-то понимавший в этом деле. — И те, похоже, за выслугу лет получены.

— Фронта он не видел, — сообщил Донцов. — Хотя порох нюхал. Правда, в основном свой собственный… Взгляни сюда.

Из стопки всевозможных документов, как правило, снабженных коленкоровыми обложками, он извлек скромную коричневую книжечку с косой надписью «Удостоверение». Полистав ее, Донцов торжественным тоном зачитал:

— «Народный комиссариат внутренних дел. Удостоверение личности. Предъявитель сего, Лукошников Аскольд Тихонович, состоит на действительной военной службе в 24-й дивизии войск НКВД. Должность — командир батальона. Пользуется льготами и преимуществами, установленными Кодексом, объявленным в собрании законов 1930 года № 23». Во как! И какие же это. интересно, льготы?

— Водка в распивочной без очереди и вокзальные шлюхи бесплатно, — в свойственной ему грубоватой манере пошутил Кондаков. — Я-то откуда подобные тонкости могу знать?

— Что тут еще есть… Ага, вот. «Состоящее на руках и разрешенное к ношению холодное и огнестрельное оружие, а также почетное революционное оружие». Холодного оружия нет, зато огнестрельное меняется чуть ли не каждый год. Наган, наган, наган и еще один наган. Только в сорок пятом появляется «ТТ». Почему же у него наганы не держались?

— Стрелял много, — пояснил Кондаков. — У нагана, не в пример пистолету, ствол быстро изнашивается. Теперь понятно, почему он невинно пролитую кровушку все время вспоминает. Стрелять-то приходилось не по мишеням, а по людям. Причем по своим. Ладно, смотрим дальше. «За передачу удостоверения личности в чужие руки виновный привлекается к строгой ответственности». Да, это вам не фунт изюма. Грозный документ.

— А как же! Случалось, что кое-кто в штаны делал, подобную ксиву узрев.

Было в чемодане еще множество всяческих справок, написанных преимущественно от руки, иногда даже карандашом, зачастую на оборотной стороне листков с немецким текстом. Все эти разномастные, крошившиеся от времени бумаженции роднили между собой только печати — жирные, лиловые, круглые, обязательно с гербом.

Единственная фотография, попавшая в архив, имела, наверное, какую-то особую значимость, иначе зачем бы ее хранить здесь, а не в семейном альбоме.

На толстом картоне с фирменными виньетками были изображены двое — мужчина средних лет в форме офицера гвардейской кавалерии, имевший явное портретное сходство с Лукошниковым, и маленький мальчик в матроске, еще лишенный каких-либо индивидуальных особенностей.

— Это он с папашей, наверное, — догадался Кондаков. — Дворянская каста. Белая кость. Голубая кровь.

Затем внимание Донцова привлекла крошечная, с ладонь величиной, справка, из которой следовало, что возраст Лукошникова Аскольда Тихоновича путем внешнего осмотра определен в семнадцать лет и что сведения о его родителях отсутствуют, но, по собственным словам, он происходит из крестьян-бедняков Нижегородской губернии.

— Странно… — произнес Донцов. — Выходит, что он беспризорник.

— Нет, тут совсем другое дело. — Кондаков взял справку из его рук. — Отрекся он от отца с матерью. Вместо волчонка овцой прикинулся. Чтобы свою будущую карьеру не подпортить. Сей документик сродни расписке, которую Иуда при получении тридцати сребреников подмахнул.