Враги

«Первое сентября, — думал Алексей, — тысяча девятьсот семнадцатого года. Черт, все идет так же, как и в том мире. Николай Второй отрекся. Временное правительство, как и у нас, сначала возглавил князь Львов, теперь Керенский, мать его. Немцы в Риге. Двадцать девятого начнется Моонзундская операция. Последняя боевая операция русской армии в этой войне. Потом большевистский переворот и гражданская война, реки крови, советский семидесятилетний кошмар и в конце концов ослабление и фатальное отставание страны. Я — один из немногих, кто знает, что здесь произойдет, — должен это предотвратить. А как? Робкая попытка предупредить командира корабля о грядущих событиях закончилась недельной отсидкой в психбольнице. Спасибо еще, доктор, душка, списал все на психологический срыв после Готландского боя. Я достаточно обжился здесь, чтобы не вызывать подозрений, но ни на шаг не приблизился к главной цели. Три года. За это время я стал боевым офицером российского флота, прошел путь от курсанта через мичмана в старшие лейтенанты. Из мальчика-студента, попавшего в чужой мир, превратился в человека, которому эта реальность даже ближе той. Ну и что? Жестокий прокол. Сдали нервы. Что будет дальше? Наверняка разжалуют и пошлют на Моонзунд. Еще повоюем, пусть и матросом. А дальше — большевистский переворот. Если выживу, моя судьба… А тут никто ничего не знает. В моем мире Балтфлот был рассадником большевизма. Здесь он на восемьдесят процентов состоит из ингрийцев, парода, возникшего на невских землях из причудливого смешения русских, немцев и представителей других европейских народов, волею судеб заброшенных сюда. Все они не жалуют ни дом Романовых-Стюартов, ни Временное правительство. Их идеал — независимая демократическая республика, они больны ностальгией по ставшим легендарными временам средневековой Северороссии. Офицеры считают себя преданными имперским правительством при Цусиме. Здесь эта обида может стать базой для сопротивления большевикам. Но как ее поднять? Надо думать. Времени осталось мало».

Они подошли к небольшому двухэтажному дому, стоявшему на набережной, зашли, поднялись на второй этаж и остановились в приемной адмирала. Здесь за тремя столами сидели два мичмана и один лейтенант, занятые разбором каких-то бумаг, стояли несколько старших флотских офицеров, чего-то ожидавших. Караульный офицер подошел к столу одного из мичманов и доложил, что доставил арестанта по приказу командующего. Тот кивнул, встал и скрылся за дверью кабинета. Через минуту дверь снова открылась, и адъютант дал команду караулу ввести арестованного.

Теперь они стояли в кабинете адмирала Оладьина. Оклеенные темными обоями стены и зашторенные окна создавали жутковатое впечатление склепа. За массивным дубовым столом в свете электрической лампы сидел адмирал Анатолий Семенович Оладьин, командующий Кронштадтской военно-морской базой, высокий, грузный мужчина сорока восьми лет. Его лицо украшала известная всему флоту клиновидная бородка. В левой руке он сжимал курительную трубку. Алексей встал по стойке «смирно», конвойные стукнули прикладами об пол за его спиной, капитан-лейтенант, как на параде, шагнул вперед, приложил руку к козырьку и доложил:

— Гражданин адмирал, по вашему приказанию арестованный старший лейтенант Алексей Татищев доставлен.

Адмирал смерил вошедших сумрачным взглядом и произнес:

— Хорошо, оставьте нас.

Конвой щелкнул каблуками и удалился. Алексей стоял навытяжку перед адмиралом, а тот неспешно достал из горы бумаг картонную папку и молча начал просматривать ее содержимое. Длилось это минут пять, наконец адмирал проговорил:

— Блестящий послужной список. Двадцать один год, а уже старший лейтенант, дважды Георгиевский кавалер, герой Готландского боя. Со всех мест службы исключительно положительные отзывы. Притом все командиры отмечают безукоризненное следование уставам и нормам офицерской чести. Объясните мне, Татищев, что произошло. Откуда столь вопиющее нарушение устава и приказа верховного командования?

— Не сдержался, ваше высокопревосходительство, — отчеканил Алексей.

Оладьин поднял бровь. Использование отмененного старорежимного обращения явно не прошло мимо его внимания. Откинувшись на спинку стула, он произнес: