Враги. История любви

— Прошу тебя, помолчи, не перебивай меня. Перед приездом в Америку доктор из консульства осматривал меня и заключил, что я полностью здорова. Я пережила все: голод, эпидемии. В России мы работали на тяжелых работах, ты даже себе не можешь представить на каких. Я пилила дрова, рыла ямы, возила камни на тачках. Ночью вместо сна мне часто приходилось присматривать за больными, умиравшими на соседних нарах. Нужно иметь железное здоровье, чтобы все это преодолеть. Я никогда не знала, что во мне скрыты такие силы. Скоро я пойду работать, и какой бы ни оказалась здешняя работа, она будет легче прежней. Я не хочу брать деньги у «Джойнта», а те несколько долларов, что дядя мне всучил, я ему верну. Говорю это к тому, что я, упаси Бог, не буду обращаться к тебе за помощью. Когда ты рассказал, что зарабатываешь на жизнь писанием книг для какого-то раввина, который потом издает твои работы под своим именем, я представила себе твое положение. Это бессмысленно, Герман, это никуда не ведет. Если бы мы жили вместе, я не позволила бы тебе так опуститься. Я думаю о тебе. Я думаю о тебе все время и переживаю. Ты губишь себя, Герман, ты убиваешь себя!

— Я не убиваю себя, Тамара. Я уже, слава Богу, конченый человек.

— Что будет с тобой дальше? Мне не следует этого говорить, но и молчать нельзя. Я не могу быть ни с кем другим, кроме тебя. Для меня это так же очевидно, как то, что сейчас на дворе ночь.

Герман ответил не сразу. Он закрыл глаза, пытаясь хоть на секунду продлить свой сон. При этом он размышлял. Ему стало смешно от запутанного положения, в котором он оказался, и от Тамариной искренности.

— Герман, мне больше незачем жить. Я провела здесь почти две недели, ела, гуляла, купалась, беседовала с разными людьми. При этом я постоянно спрашивала себя, зачем я все это делаю. Для кого и зачем? Я пробовала читать, но книги мне тоже наскучили. Женщины все время обхаживали меня, подыскивали мне занятия, но я отшучивалась и отвечала им словами, которые для меня ничего не значили. Герман, дорогой, у меня нет другого выхода. Я должна умереть.

Герман сел:

— Что ты будешь делать? Повесишься?

— Почему нет? Если веревка может положить этому конец, слава веревочнику! Мне уже давно надо было это сделать, но там у меня была надежда. На что я надеялась, сама не знаю. Я хотела обосноваться в Израиле, но, когда я узнала, что ты жив, все изменилось. Теперь у меня нет надежд, а без надежды жить невозможно. От этого умирают быстрее, чем от рака. Я наблюдала это много раз, но видела и обратное. Одна женщина в Джамбуле лежала при смерти, буквально находилась в агонии. И вдруг она получает письмо и посылку с продуктами из-за границы. Когда ей сообщили об этом, она пришла в себя и постепенно поправилась. Доктор написал об этом случае в Москву.

— Она еще жива?

— Она умерла от дизентерии год спустя.

— Тамара, у меня самого нет надежд. Единственное, что со мной могут сделать, это посадить в тюрьму и депортировать.

— За что посадить? Ты никого не обворовал.

— У меня две жены, а скоро будет еще третья.

— Третья? Кто эта третья? — спросила Тамара, едва выговорив эти слова.

— Маша, женщина, о которой я тебе рассказывал.

— Ты же сказал, что у нее есть муж.

— Он развелся с ней. Она беременна.

Герман сам не знал, зачем выдает Тамаре все свои секреты. Должно быть, у него была потребность поделиться с кем-то, похвастаться своими сложностями, а может быть, он хотел шокировать ее своим распутством. Тамара принялась раскачиваться на кровати. Загудели пружины матраса, вся кровать затряслась, затрещала и завибрировала, как при землетрясении. Тамара сказала с некоторой долей иронии:

— Ну, мои поздравления, ты станешь отцом.

— Я с ума сойду, в этом горькая правда. А может, я и так сумасшедший.

— Да, ты не в себе. А все же в чем смысл?

— Она боится делать аборт. К таким вещам человека нельзя принуждать. Она хочет, чтобы ребенок родился в браке. У нее религиозная мать.

— Да? Все возможно. Я должна поклясться, что больше ничему не буду удивляться. Завтра ты получишь развод! — Тамара говорила возбужденно. — Избавишься хоть от одной напасти. Тебе не надо было приезжать ко мне в такой ситуации, но говорить с тобой о морали — это как обсуждать цвета со слепцом. Ты всегда такой был? Или на тебя так повлияла война? Я уже точно не помню, каким человеком ты был раньше.

— Ты хотела сказать: каким нелюдем.

— А в чем разница? Одни моменты своей жизни я помню в точности, с миллионом деталей, а другие — полностью позабыла. Осталась лишь пустота, огромный пузырь. А с тобой что? Ты такой легкомысленный или просто любишь мучиться?

— Я попал в тиски и не могу высвободиться.

— Что за тиски? От меня ты скоро освободишься. От Ядвиги тоже просто избавиться. Дай ей денег и отправь обратно в Польшу. Для нее это тоже не жизнь. Она сидит одна в квартире. Крестьянке необходимо работать, рожать детей, с утра выходить в поле, а не сидеть взаперти, как зверь в клетке. Так можно и свихнуться. Если тебя, не дай Бог, посадят, что станется с ней?

— Тамара, она спасла мне жизнь.

— Поэтому ты ее губишь?

— Да, в этом есть логика.