Так ли уж радужна была жизнь того самого «Деда-Мороза», Отто Юльевича Шмидта в страшные 1930-е? Он, конечно, не мог исключить того, что органы имеют «материалы» и на него, и НКВД их действительно имел, выбивая на допросах узаконенными решением партии «методами физического воздействия». Позволю себе привести несколько отрывков из документа, именуемого в делах НКВД «Протоколом допроса» (копия документа хранится в архиве НИПЦ «Мемориал» – прим. авт.
), по понятным причинам не называя имени человека, давшего эти, с позволения сказать, показания – это имя известно большинству полярников. Скажу лишь, что даны они после пяти месяцев пыточного лубянского следствия, и что через полгода этот человек по неправедному приговору будет расстрелян. Итак: «Судя … по дальнейшей линии поведения О.Ю.Шмидта, он был завербован для шпионской работы … в 1931 году в Ленинграде. Б. мне прямо заявил, что теперь в лице О.Ю.Шмидта мы имеем человека, который может оказать Германии крупные услуги … Так началась моя антисоветская деятельность, направленная на исполнение директив германской разведки по срыву освоения Северного морского пути и естественных богатств Крайнего Севера. Я действовал вместе с О.Ю.Шмидтом. … После организации Главсевморпути наша линия подбора антисоветских кадров привела к образованию во всех звеньях Главсевморпути, в частности в ВАИ (Всесоюзный Арктический институт) и Гидрографическом управлении, активно действовавших антисоветских гнезд. … Вместе со своим сообщником О.Ю.Шмидтом я практиковал и другой метод, рассчитанный на то, чтобы отвлечь внимание общественности, партии и правительства от наших вредительских дел…» и так далее. По меркам НКВД, обвинения по двум пунктам 58-й статьи – 6-му (шпионаж) и 11-му (контрреволюционная организация) были готовы для предъявления, предрешён был бы по ним и приговор. Понимали ли чекисты всю абсурдность таких обвинений? Конечно, понимали! Один из арестованных после падения Ежова московских чекистов говорил на следствии: «При ведении следствия … добивались признаний в шпионской… деятельности, признаний часто нелепых, вроде передачи в виде шпионских сведений данных о режиме льдов в Северном Ледовитом океане» [«Бутовский полигон» ]. Важно было самому следователю написать нужным языком или продиктовать подследственному нужные фразы и нужные слова: шпионаж, вредительство, контрреволюционная деятельность, весьма ограниченный набор слов-символов, и отправить протокол наверх, а там – ещё выше, а для людей ранга Шмидта – совсем наверх, а там уже решали по другим мотивам и соображениям, человеческой логике неподвластным.Хотелось бы привести здесь и мнение человека, через много лет наблюдавшего О.Ю.Шмидта в конце его жизни, человека с нестандартным и чётким умом, ставшего впоследствии видным учёным и правозащитником. Итак, Г.С.Подъяпольский [Подъяпольский, c. 16
]: «О.Ю.Шмидт … изредка приходил в Институт (основанный Шмидтом Институт геофизики АН СССР – авт.), хотя, как говорили, был уже смертельно болен. … Он мало уже походил на газетные фотографии времен челюскинской эпопеи … В середине 50-х годов меня очень интересовала личность О.Ю.Шмидта с её, как мне казалось, сложным и трагическим противоречием. С одной стороны, он был бесспорно крупным учёным, внёсшим определенный вклад в мировую науку. С другой стороны, он был членом партии с 1918 года, пользовался личным благоволением Сталина и, надо думать, должен был если не сразу, то спустя короткое время догадаться, что грандиозная шумиха вокруг спасения челюскинцев, в центре которой он оказался, является в первую очередь одной из дымовых завес социалистической гуманности, под которой уже раскручивалась на полный ход сталинская машина массового уничтожения. Что он в действительности думал по этому поводу, в частности о той марионеточной роли, которую в великих событиях сталинской эпохи выпало сыграть ему самому? … Наверное, в О.Ю.Шмидте действительно хватало всего понемножечку – и от крупного учёного, и от конъюнктурщика, и от хитрого политика, и от донельзя наивного человека. Но это же можно сказать слишком о многих…».