Враги общества

Теперь у нас есть известность. И нет возможности от нее избавиться. По крайней мере, у меня: в отличие от вас искушение Ромена Гариникогда не приходило мне в голову. Не знаю, впрочем, почему. Может быть, потому, что оно воспринималось бы мной как отречение — от себя самого, от написанного. Я знаю, такое случается и с писателями, и с художниками, но отречение непременно должно быть искренним.Иной раз оно кажется страшно глупым, когда смотришь на него спустя несколько веков со стороны, но сами они переживали его в тот миг глубоко и искренно.

И еще одно препятствие: с течением лет у меня возникли доверительные отношения с читателями (читатели, знакомые и незнакомые, для меня единственные на свете люди, перед которыми я чувствую ответственность). И у меня возникло бы ощущение, что я обманул их доверие. И еще показалось бы, что, обманув доверие, я поддался своре.

Мне этого не хочется. Совсем не хочется.

Так что буду терпеть, оставаясь до конца Уэльбеком,со всеми привходящими и последующими. Разумеется, все может кончиться и послезавтра. Впрочем, к чему мрачные предположения?

Признаем, что кое-кому удалось справиться. (Да, даже мне в конце концов удалось сказать что-то положительное. Времени ушло немало, но все-таки удалось!..) Среди самых величайших поэтов есть такие, кто сумел пронести тяжелое бремя славы и вопреки ей написать свои самые прекрасные стихи.

Я написал «есть такие», но на ум мне пришел один-единственный: Виктор Гюго.

Может быть, правда, еще Арагон, но тут я засомневался: а поздние стихи Арагона так же хороши, как ранние? Не знаю, надо бы посмотреть. А вот с Гюго нет никаких сомнений.

Итак, как стать Виктором Гюго? Как развить в себе подобную мощь? Вы улыбаетесь, я понимаю, но мне случалось черпать силы в факте, что я, как Виктор Гюго, родился 26 февраля… (Сходство на этом и кончается. В знаменитом стихотворении «Наш век двухлетним был», где он рассказывает о себе, у него есть строчка: «Всем чужд, он был спасен лишь материнской верой» [122].)

(К тому же я достаточно дурно начал, чтобы кончить всенародным трауром.)

Вы вправе улыбаться, наблюдая, как я деградирую: ищу утешений в астрологии, в предзнаменованиях и знамениях, хотя заявил о себе в начале нашей переписки как о рационалисте, здравомыслящем и несгибаемом… Но может быть, как раз в этом и есть моя ошибка? Виктор Гюго после смерти дочери [123]погрузился в жесточайшее отчаяние, и кто знает, может, без спиритизма он не смог бы справиться?

Может, настало время и мне сказать: прости, разум.Разум мне не помог, не создал ни единой строки, а только и делал, что отравлял мне жизнь несокрушимостью своих печальных выводов.

И нет большой разницы, как с ним проститься — как Паскаль [124]или как Гёльдерлин [125]. Если удастся, то избегну прощания Нерваля [126]или Клейста [127].

Кажется, Ницше, прежде чем окончательно погрузиться в потемки безумия, высказал мысль, что в будущем у человека должно быть два разума— один для науки, второй для всего остального.

К «остальному» он относил также творчество и любовь.

Видимо, и философию: если я вас правильно понял, это частный случай литературы.

Странно, но мне очень больно расставаться с иллюзией, будто место философии — пусть не место, местечко — рядом с наукой.

Мысль Ницше больно ранит меня, хотя я прекрасно понимаю, что он имеет в виду.

Как не хочется отказываться от надежды, что где-то там, неведомо где, существует гармония, единство высшего порядка.

В общем, мне трудно отказаться от своего рода мистики.

На мое счастье, я такой не один. Даже у Арагона я нахожу ту же веру в таинственный единый источник, откуда все проистекает. Я вижу ее в его собственном ответе на тот вопрос, который он вместе с Бретоном задавал в 1919 году, вернее, в тех стихах, которые всегда считал его ответом:

Мне не нужны ни помощь, ни пощада,
На покаянье не похож мой крик.
Я сам не понимаю, что мне надо
И что меня тревожит каждый миг,
Сбивая жизнь с привычного уклада [128].

И мой ответ на ваш вопрос тоже: «Не знаю». Не знаю точно так же, как не знал Арагон. Зато знаю совершенно точно: есть нечто такое, что больше любого моего замысла и выше или даже вне моих любовных желаний.