Врангель

— Некоторые из вас, господа, знают меня, вероятно, по прежней моей деятельности и знают, что я всегда был другом печати. Печатному слову я придаю исключительное значение особенно в настоящие дни, когда вся страна, весь народ не могут оставаться в стороне от событий, переживаемых родиной. Уважая чужие мнения, я не намерен стеснять печать независимо от ее направления, конечно, при условии, если это направление не будет дружественно нашим врагам. Вместе с тем я должен указать вам, что мы находимся в положении исключительном. Мы в осажденной крепости — противник не только угрожает нам с севера, но мы вынуждены нести охрану всего побережья, где можно ожидать высадок его отрядов».

В этих условиях, считал Врангель, невозможно обойтись без цензуры, причем она должна распространяться не только на военные вопросы, ибо отделить военную цензуру от общей невозможно во время всякой войны, а тем более гражданской, «где орудием борьбы являются не только пушки и ружья, но и идеи».

«Я не сомневаюсь, господа, в вашем патриотизме, — продолжил барон, — и очень бы хотел избавить вас от тех стеснений, которые мешают вашей работе. Вместе с тем, будучи ответствен за то дело, во главе которого стою, я вынужден принять меры для ограждения армии и населения, под защитой армии находящегося, от всего того, что могло бы им угрожать. Я предлагаю на ваше усмотрение два выхода: или сохранить существующий ныне порядок, причем я обещаю вам принять все меры к тому, чтобы упорядочить цензуру, чтобы подобрать соответствующий состав цензоров, или, освободив печать от цензуры, возложить всю ответственность на редакторов. В этом случаепоследние явятся ответственными перед судебной властью. В случае появления статей или заметок, наносящих вред делу нашей борьбы, они будут отвечать по законам военного времени, как за преступление военного характера. Должен обратить ваше внимание, что, по военным законам, действия, наносящие вред нам и служащие на пользу противника, караются весьма строго, вплоть до смертной казни. Обдумайте, господа, мое предложение и дайте мне ваш ответ».

Издателям явно не хотелось взваливать этот груз на свои плечи: «Первым подал голос редактор „Крымского Вестника“, поспешивший заявить, что, ввиду нашего исключительно тяжелого положения и учитывая все приведенные мною соображения, он готов признать вопрос об отмене цензуры несвоевременным; с ним согласился представитель редакции „Юга России“. Один Бурнакин (редактор „Вечернего слова“. — Б. С.) сказал, что готов принять ответственность за свой орган. После этой беседы вопрос об отмене цензуры на столбцах печати больше не обсуждался». Редакторы благоразумно предпочли, чтобы газеты выходили с цензурными пробелами, чтобы не «нести ответственность по законам военного времени» за публикацию материалов, которые могли счесть идущими на пользу врагу.

Цензура при Врангеле было более упорядоченной и либеральной, чем при Деникине. Но не обходилось и без курьезов. Однажды была запрещена официальная речь самого Врангеля как «слишком революционная», а в другой раз — заметка А. В. Кривошеина, якобы «подрывающая существующий государственный порядок».

В то же время был приостановлен выпуск не только левых изданий, но и черносотенных «Царь-колокола», обвинявшего правительство в демократизме, и ведшей погромную агитацию «Русской правды». Последняя напечатала 29 июня две статьи, по мнению Врангеля, «антисемитского направления». К нему почти одновременно пришли военные представители Соединенных Штатов и Франции с номерами газеты в руках и предупреждали о том неблагоприятном впечатлении, которое эти статьи неминуемо произведут на общественное мнение их стран. На следующий день Врангель опубликовал приказ:

«Мною неоднократно указывалось, что в настоящий грозный час лишь в единении всех русских граждан спасение Родины. Всякая национальная, классовая или партийная вражда, исключая возможность деловой работы, недопустимы. Между тем натравливание одной части населения на другую всё еще не прекращается, и чины Правительственных учреждений в отдельных случаях не принимают должных мер для пресечения этого зла в корне. Передо мной номер газеты „Русская Правда“ с рядом статей погромного характера.

Объявляю выговор начальнику военно-цензурного отделения полк. Игнатьеву.

Старшего цензора Власьяка отрешаю от должности.

Газету закрыть».

Возникали проблемы и с левыми газетами. Так, в конце сентября Шатилов телеграфировал члену правительства С. Д. Тверскому: