Врангель. Последний главком

   — Не хочется, чтобы они лишний раз показывали мне, что я просто узник... — Грусть в его глуховатом голосе и вздохе была совершенно искренней. — Конечно, я, генерал и монархист, милее им, чем Петлюра с его социалистическими экспериментами. Но их рука так же тяжело лежит на мне, как и на всей Украине. Шагу не дают ступить самостоятельно...

Дёрнуло было Врангеля напомнить «ясновельможному пану гетману», что тот сам выбрал свою участь, но он удержал себя.

   — ...Поначалу они поставили парных часовых у главного входа с улицы. Но я добился, чтобы их заменили на русский караул. А в саду согласился на одного часового, но с условием, что при моих прогулках его будут отводить. Сейчас, видно, дежурный адъютант не успел предупредить кого следует.

Фруктовые деревья оделись в пышное бело-розовое цветенье, и в саду стоял упоительный аромат. Врангель с наслаждением дышал полной грудью... Вдруг напало лёгкое покашливание — не иначе зацепило сквозняком в вагоне.

Гетман в нескольких словах обрисовал свои планы формирования армии: вооружения и снаряжения имеется на восемь корпусов, украинское крестьянство — надёжный элемент для комплектования, в Киеве и других городах собрались десятки тысяч офицеров, среди них много специалистов — генштабистов, военных инженеров, артиллеристов. И без обиняков — нужды в них не было — предложил:

   — Тебя, Пётр, сам Бог послал. Не согласишься пойти ко мне начальником штаба?

Столь высокого предложения Врангель даже не ждал. Максимум, по его разумению, на что он мог пока рассчитывать — начальник формирования конных частей. Тем большую настороженность оно вызвало.

   — Ты ведь знаешь, Павел: я с Украйной ничем не связан... Да и условия местные мне неизвестны. Поэтому для должности начальника твоего штаба вряд ли гожусь... Дай мне время ознакомиться с положением. К тому же дела требуют моей срочной поездки в бобруйское имение...

Нотки сожаления в голосе приятеля показались Скоропадскому не совсем искренними. И неожиданно сильно задела «Украйна». Впрочем, вполне естественная в устах петербургского аристократа и конногвардейца. И самому ведь не без труда удалось выбросить из речи и её, и «Малороссию». Задумался, стоит ли извлекать припасённые аргументы...

Но Врангель резко сменил тему:

   — А что тебе известно о Корнилове? Верно, будто убит? А армия его?

   — Да какая там армия... Едва с пехотный полк набралось. В основном — мальчишки: юнкера, кадеты, гимназисты... Корнилов больше половины потерял при штурме Екатеринодара. Тогда же и сам был убит, в конце марта. Это по-старому. Остатки — тысячи полторы, не больше — спас Деникин: вывел обратно на Дон. Знаком с ним?

   — Кажется, видел мельком... Ну да, в Могилёве. Он тогда принимал Юго-Западный фронт. Так ты считаешь, перспектив у Добровольческой армии нет?

   — Хотелось бы надеяться на обратное, но увы... Во главе стоит Алексеев, однако он тяжело болен. Кто выжил, из армии уходит. Денег и боеприпасов нет. Кубанские и донские казаки её не поддерживают. Во всяком случае, так посланцы Краснова сообщают...

   — Краснова?

   — Да. Недели две, как он избран Донским атаманом. Казаки поднялись наконец и очищают Дон от большевиков... Тоже не знаком?

   — Ну, как же... Ещё с Японской. Последний раз виделись в Петербурге, в сентябре.

И Врангель коротко рассказал об этой встрече, опуская главное...

...Нелепой и унизительной она вышла. А особенно — повод к ней.

В начале сентября 17-го он приехал по вызову командующего армиями Румынского фронта генерала Щербачёва в его штаб, в Яссы. И там, к своему изумлению, получил из Ставки главковерха телеграмму за подписью Алексеева о назначении его командиром 3-го конного корпуса.

Изумиться было чему. Арест Корнилова, с которым он состоял в переписке, как «изменника», самоубийство импульсивного, но честнейшего генерала Крымова, его бывшего начальника, сумасбродные выходки адвоката Керенского, назначившего себя главковерхом и, похоже, готового камня на камне не оставить от полуразвалившейся армии, — всё это заставляло ежечасно опасаться собственного ареста. Однако решение Алексеева принять должность начальника штаба при Керенском навело на мысль: не всё ещё потеряно и дело Корнилова может быть доведено до конца. И вдруг — такой вольт! Сам «главковерх из Хлестаковых» назначил его командиром корпуса! Ведь 3-й конный стоит не где-нибудь, а в окрестностях столицы, и в состав его входит родная ему Уссурийская дивизия. Порадел Алексеев и, по видимости, затеял всё неспроста...

Сорвавшись, полетел в Петербург как на крыльях, чередуя стараниями комендантов воинские поезда с почтово-пассажирскими и санитарными. Как назло, тащились, будто на собственные похороны. Не представляя даже, в какой мере корпус уцелел от разложения, горел одним: во что бы то ни стало взять его в руки... Хотя нет, не только. Ведь назначение командиром корпуса открывало верную возможность досрочно получить на генеральские погоны третью звёздочку.