Врангель. Последний главком

По худому, скованному напряжённым вниманием лицу Врангеля тенью метнулось что-то неуловимое. Шульгин и не пытался уловить. К чему? Много разных людей обивало порог его дома в переломный 5-й год, ещё больше — в смутный 17-й, а теперь и вовсе не дом, а проходной двор стал... Все хотят одного: узнать, что будет с Россией и как её спасти. Ни много ни мало... И встречаются среди них весьма и весьма высокие люди — и ростом, и положением. Ростом Врангель, пожалуй, повыше всех прочих будет, но никак не положением. Хотя, человек, похоже, незаурядный. Между бровями наметились вертикальные складки воли. Нос — тонкий, длинный, с горбинкой — придаёт лицу что-то орлиное. Голос — густой мощный баритон. На зависть мощный. Говорит внятно, с властной расстановкой. Привык, видно, драть горло перед войсками. Взгляд вот... Не то что бы неприятный, но какой-то тяжёлый. И давит, как предгрозовое небо. Может быть, виной тому — полуопущенные верхние веки. Или цвет глаз: сталью отливает... Но что притягивает в этом взгляде — прямой, твёрдый, испытующий. И требующий высказаться. Именно решительно требующий, а не вяло приглашающий, как у того же несчастного Николая. А у герцога — пустой, как дно отмытой от вчерашних щей кастрюли. Да и весь он — никчёмник, заурядный увалень голубой крови, хотя и отирается при штабе Эйхгорна... Выродились, увы, Романовы и вся их родня за 300 лет, обрекли себя на бесславную гибель. Ладно бы только себя...

   — Это всё в прошлом, Василий Витальевич. А что теперь?

   — Пока армия восстанавливает силы на юге Донской области, на самой границе с Кубанской. Денег в обрез. Все наши толстосумы — патриоты одного своего кармана. А нет денег — значит нет оружия, боеприпасов и всего прочего. Но добровольцы едут со всех концов страны, дух исключительно высок, и всё необходимое добывают в бою. Я верю в Добровольческую армию. И считаю, что каждый истинный патриот должен быть в её рядах, ибо без возрождения армии не будет возрождения России.

   — А известны вам намерения командования?

   — Намерения?

Шульгин неспешно вернул на тарелку надкусанный пирожок. Взялся за гнутую ручку высокого подстаканника, всмотрелся в него: старый мельхиор сильно потемнел... После нескольких глотков чая голос его утратил страстность, а на лицо наползла маска неведения.

   — Ну, кому ж они, кроме Алексеева и Деникина, могут быть известны...

Врангель зашёл с другой стороны:

   — Зато в Киеве много разговоров о республиканстве Алексеева и Деникина...

   — А разговоров, что жидовский Совнарком делает эвакуацию в Берлин, — ещё больше... — и Шульгин заразительно расхохотался.

На этом пришлось заканчивать: усердный лай бегающей во дворе собаки и пронзительный электрический звонок возвестили о новых посетителях.

   — А сами вы, часом, не собираетесь к Алексееву? — Готовясь встать, Врангель упёрся руками в шаткие деревянные подлокотники кресла.

   — Собираюсь. Раз я закрыл «Киевлянина», что мне, собственно, здесь делать?

   — Что ж, благодарю. Надо будет попробовать... Может, в другой раз мы с вами встретимся у Алексеева...

Провожая визитёров, Шульгин ясно ощущал, что согласие Врангеля — чисто внешнее. Равно как и благодарность. А внутренне тот уходит совершенно неудовлетворённым. Ну, в конце концов, он оторвался от главного своего дела — диктовки Крошечке, секретарю и возлюбленной Дарье Васильевне, — не для того, чтобы исповедь выслушивать или самому исповедываться. Во всяком случае, сказать этому генералу в штатском, которого видит впервые в жизни — да и не припоминает, чтобы слышал когда, — больше, чем сказал, ни на миг желания не возникло. Ни к чему распространяться о том, что сам он ещё в ноябре поехал в Новочеркасск и вступил в Добровольческую армию... Что Алексеев записал его в свою тетрадку 29-м и тут же приказал вернуться в Киев и вместе с генералом Драгомировым[21] вербовать и отправлять на Дон офицеров... Что созданная нм тайная осведомительная организация «Азбука» уже снабжает штаб армии информацией о положении на Украине и даже событиях в Москве...

Усаживаясь в поджидавший их длинный и комфортабельный «Ауди» герцога, Врангель поймал себя на том, что сильно уязвлён: не проявил Шульгин к нему ни должного интереса, ни доверия. Трещал без умолку и все только о себе и своей газете, а расспрашивать ни о чём не расспрашивал и явно не склонен был делиться всем, что знает о Добровольческой армии. А знает, по видимости, немало. Как и о происходящем в штабе гетмана. Впрочем, скрытность эта недорогого стоит, раз в ней так много актёрства... Как и во всём облике Шульгина. Привык в Таврическом дворце ходить гоголем среди господ депутатов да петь соловьём с думской трибуны... Вот и результат: тщеславен и самовлюблён не в меру. И слишком заигрался, как азартный картёжник, в «политику»...