Врангель

— Ах, удается весьма относительно… Дело в том, что ужасно трудно работать… просто нестерпимо… Ничего нет… Можете себе представить бедность материальную и духовную, в которой мы живем. Вот у меня на жилете эта пуговица приводит меня в бешенство — я вторую неделю не могу ее пришить. Мне самому некогда, а больше некому… Это я, глава правительства — в таких условиях. Что же остальные? Вы не смотрите, что со стороны более или менее прилично и всё как по-старому. На самом деле под этим кроется нищета, и во всём так… Тришкин кафтан никак нельзя заплатать. Это одна сторона. А духовная — такая же, такая же бедность в людях!..»

Реализм Кривошеина, лучше других представлявшего себе истинное положение вещей и всю непрочность как военных успехов, так и достижений в политической сфере, Шульгину не понравился: «Он опять стал очень нервничать. Да, положительно надломилось что-то в этом человеке. Выдержит ли? Кажется, не выдержит…»

Кривошеий обосновывал необходимость вырваться за пределы Крыма: «Трагедия наша в том, что у нас невыносимые соотношения бюджетов военного и гражданского. Если бы мы не вели войны и были просто маленьким государством, под названием Таврия, то у нас концы сходились бы. Нормальные расходы у нас очень небольшие были бы. Нас истощает война. Армия, которую мы содержим, совершенно непосильна для этого клочка земли. И вот причина, почему нам надо периодически, хотя бы набегами, вырываться…»

«Ах, лишь бы только не зарваться…» — опасался Шульгин.

Кривошеий заверил его, что в Крыму помнят печальный урок Деникина. Но, кажется, он сам в глубине души сомневался, что удастся расширить крымское «опытное поле» до необходимых пределов, а тем более долго удерживать его. Слишком уж неблагоприятно складывались обстоятельства. Ресурсов в Крыму почти не было. Крымские деньги ничего не стоили. Поэтому войска на фронте жили исключительно реквизициями и подножным кормом (тем, что захватывали на огородах и бахчах), а тыл — главным образом натуральным обменом. В прочность врангелевских реформ не верили, поскольку не верили в победу белых. Да и сами эти реформы, как мы увидим дальше, не были столь уж привлекательными для российского крестьянства.

По свидетельству либерального земского деятеля В. А. Оболенского, Врангель «подходил к власти без каких-либо предвзятых мыслей и без определенной программы, с верой в свою интуицию и в умение делать политические выводы из опыта жизни. Он ставил себе определенную цель, средства готов был выбирать любые».

Не имевший опыта в политике, барон, по мнению Н. Н. Чебышева, не был лишен политических способностей: «Врангель имел дар и вкус к организационной работе, управлению людьми и влиянию разумом, волей, искусными ходами виртуоза-шахматиста для осуществления поставленных им себе политических целей на благо русского дела, так, как он это благо понимал». Врангель обладал ораторским талантом, во всяком случае, речи произносил лучше других белых вождей из числа генералов и адмиралов. И приказы он писал бодрые и бойкие. И еще Петр Николаевич умел находить общий язык с состоятельными горожанами и офицерами, но говорить с казаками и крестьянами получалось у него значительно хуже. Так, бывший военный прокурор Донской армии полковник И. М. Калинин свидетельствует:

«Случалось, что он сам (Врангель. — Б. С.) позволял себе такую роскошь, как публичные выступления на крестьянских сходах. Человек с темпераментом, он говорил веско, убедительно, позволяя себе даже демагогические выпады.

Ничего не выходило!

Вместо единодушного порыва на Москву, вместо идейного воодушевления — тоскливые лица и сдавленный ропот…

Экспансивный вождь, обдав презрительным взглядом тупую чернь, с досадой уходил с трибуны».

Личность Кривошеина вызывала у современников противоречивые чувства. Слащев откровенно не любил Александра Васильевича, видя в нем только ловкого дельца. Действительно, Кривошеий активно участвовал в акционерных предприятиях и экспортно-импортных сделках, что было не очень морально в условиях полуголодного Крыма, а в любой западной стране каралось бы по закону, так как глава правительства, безусловно, обладал инсайдерской информацией. Но Врангель слишком ценил его деловые качества и смотрел сквозь пальцы на его бизнес-проекты.

Кривошеий, как и Врангель, был прагматиком. В октябре 1920 года он, в частности, заявил французскому журналисту, что «лучше, чтобы монархия пришла на пять лет позже, чем на пять часов раньше времени».

Врангель был в восторге от Кривошеина. В мемуарах он характеризовал его только в превосходных степенях: