Врата

   Большую часть обратного пути я писал письма Кларе, не зная, отправлю ли их.  Больше  делать было нечего. Эстер оказалась удивительно сексуальной - для такой полной женщины определенного возраста. Но наступает время, когда это  уже  не  занимает,  а  со всем тем грузом, которым был забит корабль, больше  ни  для  чего  места не оставалось. Дни проходили одинаково; секс, письма, сон... и беспокойство.

   Беспокойство  из-за  того,  что  Шики Бакин хотел оставаться калекой; и беспокойство, почему я сам этого хочу.

Глава 25

   Зигфрид говорит: "У вас усталый голос, Боб". Что ж, это вполне понятно. Уикэнд  я провел на Гавайях. У меня часть денег вложена здесь в туристский бизнес,  так  что  мне  это  почти  ничего не стоит. Два прекрасных дня на Большом  острове,  по  утрам  встречи  с  акционерами, а днем - с одной из прекрасных девушек островов - на пляже или в катамаране с прозрачным дном, сквозь  которое  видны  спокойно  плывущие  и  дожидающиеся крошек большие манты. Но по возвращении приходится преодолевать все эти временные зоны, и я чувствовал усталость.

   Но только Зигфриду нужно услышать не это. Ваша физическая усталость его не  интересует.  Его  не  заботит  ваша  сломанная  нога.  Он хочет только услышать, как во сне вы спали со своей матерью.

   Я  говорю  ему об этом. Говорю: "Да, я устал, Зигфрид, но хватит ходить вокруг да около. Давай прямо к эдиповому комплексу - насчет мамы".

   - А у вас он есть, Бобби?

   - А разве его нет у каждого?

   - Хотите поговорить о нем, Бобби?

   - Не особенно.

   Он  ждет,  и  я тоже жду. Зигфрид опять поработал, и теперь его кабинет напоминает  сорокалетней давности комнату мальчишки. Голограмма скрещенных весел на стене. Фальшивое окно с фальшивым видом на горы Монтаны в снежную бурю.  Полка  с  мальчишескими книгами-голограммами: "Том Сойер", "Забытая раса Марса" - остальные названия не могу прочесть. Все очень по-домашнему, все очень напоминает дом, но не мой: моя комната в детстве была маленькая, узкая, ее почти всю занимал старый диван, на котором я спал.

   - Знаете ли вы, о чем хотите говорить, Роб? - мягко проверяет Зигфрид.

   -  Держу пари. - Потом я передумываю. - Нет. Не уверен. - На самом деле я  знаю.  Мне тяжело пришлось по пути назад с Гавайев, очень тяжело. Полет пятичасовой.  Половину  этого  времени  я  провел  в  слезах.  Забавно.  В самолете,  летящем  на  восток,  рядом  со  мной  сидела  чудесная девушка хапи-хаоле.  Я  сразу решил познакомиться с ней получше. И стюардесса была та же, с которой я летел сюда, и с ней я уже познакомился получше.

   И  вот  я сидел в салоне первого класса СРС (сверхзвукового реактивного самолета),  стюардесса  приносила  напитки,  я болтал со своей хорошенькой соседкой хапи-хаоле. И - как только девушка начинала дремать или уходила в туалет,   а  стюардесса  смотрела  в  другую  сторону,  -  меня  разрывали молчаливые, ужасные, мучительные рыдания.

   Но  стоит  кому-нибудь  взглянуть  в мою сторону - я опять улыбающийся, оживленный, богатый.

   - Не хотите ли сказать, что вы чувствуете именно в эту секунду. Боб?

   - Хотел бы, Зигфрид, если бы знал.

   -  Вы  на  самом  деле не знаете? Не можете вспомнить, что было в вашей голове только что, когда вы молчали?

   - Конечно, могу. - Я некоторое время не решаюсь, потом говорю:

   -  О,  дьявол,  Зигфрид,  я  просто ждал, чтобы меня утешили. Я кое-что понял  накануне,  и мне было больно. О, ты не поверишь, как было больно. Я плакал, как ребенок.

   - Что же вы поняли, Бобби?

   -  Я  пытаюсь тебе рассказать. Относительно... ну, отчасти относительно матери.  Но  также...  относительно  Дэйна  Мечникова. У меня были... были эти...

   - Я думаю, вы пытаетесь рассказать что-то относительно фантазий - у вас анальный секс с Мечниковым, Боб. Верно?

   - Да. Как ты все хорошо помнишь, Зигфрид. Плакал я о маме. Отчасти...

   - Вы уже говорили мне об этом, Боб.

   -  Верно.  -  И я закрываюсь. Зигфрид ждет. Я тоже жду. Вероятно, хочу, чтобы  меня  еще  уговаривали,  и  некоторое время спустя Зигфрид идет мне навстречу.

   -  Посмотрим,  не  могу  ли  я  вам  помочь, Боб, - говорит он. - Какое отношение  друг  к  другу  имеют  ваши  слезы  о матери и ваши фантазии об анальном сексе с Дэйном Мечниковым?

   Я  чувствую,  что  внутри  у  меня что-то происходит. Как будто влажное мягкое  содержимое  груди  начинает  пузыриться в горле. Я чувствую это по голосу.   Он   был  бы  дрожащим  и  ужасно  жалким,  если  бы  я  его  не контролировал.  Но  я его контролирую, хотя отлично знаю, что такое утаить от  Зигфрида невозможно; он получает информацию от датчиков и может судить о том, что происходит со мной, по напряжению мышц и влажности ладоней.

   Но  тем  не  менее  я  пытаюсь.  Тоном учителя биологии, препарирующего лягушку, я говорю: "Видишь ли, Зигфрид, мама любила меня. Я это знал. И ты знаешь.  Проявление  логики;  у нее просто не было выбора. И Фрейд однажды сказал,  что ни один мальчик, уверенный в любви своей матери, не вырастает невротиком. Только..."