Врата ада

Именно тут, на углу переулка делла Паче и улицы Форчелла, все покатилось в тартарары. Сначала он вообще ничего не заметил. Продолжал упрямо дергать Пиппо за руку. Потом раздались крики, и он остановился. Нет, он не испугался. Он еще ничего не понял. Огляделся. Ощущение было странным. Застывшие, удивленные лица людей. Крики. Какая-то женщина с корзинкой в нескольких метрах от нас, стоя на четвереньках, привалилась к машине, и ноги у нее дрожали, словно по ним полз паук. Маттео замер на мгновение, показавшееся ему вечностью, скорее телом почувствовал опасность и упал на тротуар. Его словно парализовало от страха: и тело, и голову, и дыхание. Он услышал выстрелы. Перестрелку. Прижал сына к тротуару, прикрыв собой. Вдыхал раскаленный асфальт, солнце уже успело нагреть его. Крики повсюду. Вернее стоны — долгие, пронзительные, вместе с ними уходил страх и возвращалось дыхание.

Изо всех сил он сжимал Пиппо. Обнимая мальчика, он чувствовал себя спокойнее. Ощущать его рядом сейчас было самым важным. Так он наконец может успокоиться. И попытаться понять, что происходит. Они с Пиппо попали в перестрелку. В нескольких метрах от него валялись осколки стекла. У машин включилась сигнализация. Лучше всего лежать и не шевелиться, пока все это не прекратится. Дождаться, когда появятся полицейские, спасатели и вернется тишина. Вот тогда можно будет встать на ноги. Дышал он с трудом. Чувствовал во всем теле пульсацию крови. Так и лежал, распластавшись по тротуару, прикрывая ладонью голову сына. Секунды проходили с роковой медлительностью. Он больше не обращал внимания на шум вокруг него. Просто молился, и губы его все время шевелились: «Ave, Maria».

Потом постепенно все стихло.

В одном из номеров третьего этажа зазвонил телефон. Звон заполнил все коридоры отеля-люкс «Санта-Лючия». Сначала она не обратила на телефон никакого внимания. Она была в номере 309. Ранним утром уехали сразу с десяток клиентов, и ей предстояло убрать все освободившиеся номера. Сейчас она убирала № 309, оставив открытой дверь. Согнувшись, мыла тряпкой пол в ванной и не хотела отрываться от работы. Телефон все звонил. Через какое-то время она все же распрямилась, вытерла руки, вышла из номера и зашагала по коридору. Она не могла определить точно, из какой комнаты доносится звонок. Просто шла по коридору на его звук. Телефон продолжал звонить, и внезапно она поняла, что звонят ей. И испугалась. Неизвестно почему. Что-то не давало ей покоя. Что-то следовало за ней по пятам, что-то насмешливое и угрожающее. Телефон все звонил. Наконец она вошла в комнату и подошла к телефону, чувствуя слабость во всем теле, как человек, который уже знает, что на него свалилось несчастье.

Маттео не смог бы сказать, сколько времени прошло. Улица наполнилась голосами, которые уже не звучали так панически. Эти голоса спрашивали, все ли в порядке, не ранен ли кто, вызвали ли полицию. Услышав наконец сначала далекий, но все приближающийся звук полицейской сирены, он испытал облегчение.

Опасность миновала. Он разжал руки, сжимавшие Пиппо. И задрожал всем телом, не в силах совладать с собой. Из него выходил страх. На сколько же они опоздают, в конце концов? Эта мысль мелькнула в его голове, и он чуть было не рассмеялся. Теперь это не имело никакого значения. Он погладил мальчика по спине и прошептал, что все закончилось, что можно вставать, что теперь уже не страшно. Малыш не шелохнулся.

Пиппо! Мальчик не ответил. Внезапно он почувствовал, что бледнеет. Встал на колени. Его рубашка была испачкана в крови. Пиппо! У него перехватило дыхание. Его сын не шевелился, лежал ничком, неподвижно. Пиппо! Он закричал. Он не знал, что делать. Снова закричал. Как сделать так, чтобы кровь его любимого сына не растекалась по тротуару? Его руки ощупывали тело ребенка, словно он пытался и не мог найти рану, остановить кровотечение. Руки у него все больше окрашивались в красный цвет, скользя или плавая в крови. Его руки словно отказались служить ему, ничего путного они сделать не могли.

Люди с опаской подошли к нему. Стояли в нескольких метрах и все твердили, что «скорая помощь» сейчас приедет, но он почти их не слышал. Он изо всех сил старался не заплакать. Зевак становилось все больше, и они ничего не делали. Он снова закричал. Пусть бегут за врачом. Пусть поторопятся. Никто не двинулся. Почему же они медлят?

Она положила трубку. И осталась сидеть на только что убранной ею постели, одна посреди безупречно чистой комнаты. Какая пустота внутри. Она не понимала, где она, и ничего больше не чувствовала. День разломился надвое. Она ничего не могла. Ни плакать. Ни встать и бежать куда-то. Она сидела на кровати, не делая ничего. Мир все так же был наполнен звуками. Люди на нижних этажах, в соседних комнатах — повсюду продолжали жить своей жизнью, ничего не зная о несчастье, приковавшем ее к этой чересчур роскошной кровати. Она так и сидела на ней, уверенная, что теперь с ее жизнью покончено, вот здесь, на этом самом месте, и все остальное виделось ей, как в тумане.