Врата Леванта

Было уже около одиннадцати вечера, быть может, половина двенадцатого, мы проголодались, нам нужна была передышка, и тогда мы с Оссианом спустились вниз, чтобы поесть лукового супа в бистро, которое на ночь не закрывалось.

За едой, когда в разговоре наступила пауза, он вытащил из внутреннего кармана старую записную книжку красной кожи — тонкую и продолговатую, с позолоченной защелкой.

И протянул мне, чтобы я ее просмотры:

—  Это то, что приходило мне в голову. Мои записи за последние дни пребывания в Клинике.

Я быстро перелистал страницы. В большинстве своем они оставались чистыми, другие же были усеяны фразами, расположенными как попало, без заголовка и знаков препинания. С его разрешения я приведу здесь некоторые строки.

«Двери рая с грохотом захлопнулись за моей спиной я не обернулся
От моих ног тянется тень моих ног по всей моей дороге до самой стены
Я иду по собственной тени под моими сомкнутыми веками словно кровавые корабли на дорогах Анатолии
Помню и красивый дом из песчаника с окнами миража
В ушах моих городской гул сладкий гул Вавилона
Некогда некогда у кромки пустыни в оазисе поглощенных песком народов
Некогда некогда врата неба некогда время нетерпения некогда будущее»

Мы вернулись затем в его гостиничный номер. Оба мы были измучены, но время поджимало, нужно было сделать последнее усилие.

— Мне осталось рассказать совсем немного, — сказал он, желая ободрить меня. — Я перехожу к семидесятым годам.

Во внешнем мире происходили теперь такие события, что их отзвуки стали доходить и до нас. Под отзвуками я имею в виду гул сражений. Разрывы, очереди, сирены «скорой помощи».

Это была еще не война. Только залпы, ее предвещавшие. Вспышки насилия, которые сопровождались все большим грохотом, раздававшимся все ближе и ближе. Во внешнем мире люди, быть может, понимали, что происходит, — мы же имели дело лишь с шумовым оформлением.

Однако этот грохот за сценой лишил нас покоя. Рассказывал ли я вам уже о пациенте, которого прозвали Сиккин? Кажется, нет. Полагаю, из всех моих товарищей по несчастью я упомянул одного лишь Лобо… Сиккин — его полная противоположность. Лобо был самым деликатным и самым безобидным существом в мире, порой у меня создавалось впечатление, будто он сам согласился на заточение, потому что его родные настаивали, а он просто не захотел с ними спорить — считал, что мир создан не для него или он сам не создан для мира, появился на свет слишком рано или слишком поздно, или не там, где следовало, или не так, как надо… короче, он безропотно оставил мир и не требовал от жизни ничего, кроме возможности время от времени посидеть за своим пианино.

С Сиккином дело обстояло совершенно иначе. Тот, прежде чем приземлиться в нашем заведении, проделал совсем другой, если можно так выразиться, «маршрут» — путь убийства. Однажды, вооружившись в приступе безумия ножом мясника, он помчался по улицам и успел ранить с десяток прохожих, в том числе одну женщину смертельно, пока его наконец не схватили. Адвокат ссылался на невменяемость подследственного, и это мнение возобладало. Он провел несколько месяцев в государственной психиатрической больнице, а затем семье удалось перевести его в образцовую клинику доктора Давваба. Иногда по дрожанию его губ можно было догадаться, что им владеет желание убивать. Но благодаря транквилизаторам — полагаю, он получал удвоенную дозу, — эти желания в нем дремали.