Врата Миров

Между тем все стали располагаться у костра. Юра молчал, понимая, что после такой встряски мало кто сможет уснуть вдали от огня. И все, как пещерные люди древности, пытались устроиться ближе к теплому свету, стараясь не показать свой страх. Но страшно было всем. Реально возникшая тень Черного альпиниста напугала основательно, но парни не показывали вида, что они напуганы, а девушки сделали вид, что поверили версии Стерлигова. В костер добавили дров и расширили за счет этого, все понемногу улеглись рядом, расстелив поролоновые подстилки и упаковавшись в спальные мешки. Павел отказался от спального мешка, предложенного ему Виктором, и просидел у костра, слушая его наигрыши, и разглядывая непарные носки разного цвета на его ногах.

Мало кто смог заснуть, пока темнота не стала рассеиваться... Стерлигову не спалось совсем, нервная дрожь то и дело пронизывала его тело, покрывая испариной спину. Он не был героем и смутно представлял, как завтра поступит, но в полудреме понимал одно - утром надо встать, пойти за речку и ломиться в гранитную стену, что бы о нем не сказали туристы.

Утро втягивалось серым туманом с низовьев ущелья: там, на выходе, как говорил Юрий, образовался водоем от слияния двух речек из разных ущелий, и вода, нагреваясь под лучами солнца за пределами Мазарсая, испарялась и вползала сюда туманными языками влаги. Дрова почти догорели, и Павел, всю ночь не сомкнувший глаз, думал, как ему поступить: уйти незаметно сейчас, или, дождавшись пробуждения ребят, отстать от них, сославшись на фотографии, которые ему надо сделать. Так и не приняв никакого решения, он спустился к речке с кастрюлей и котелком, чтобы набрать воды для чая. Гранитная стена уже не внушала ужаса, более того, на границе с водой скользил солнечный луч, каким-то чудом проскочивший в это хмурое ущелье. Следя за лучом, как за указателем, Стерлигов увидел еле заметную щель в стене.

- Вот оно, там и будет вход, - озарило его. Луч солнца ускользал, и Павел бегом вернулся к лагерю. Виктор, балагур в разноцветных носках, уже возился около костра, пытаясь его разжечь.

- Вот и славно, - встретил он ученого, - сейчас чайку сообразим.

- Мне уйти надо сию минуту.

- Понятно, поди туда, не знаю куда.

- Вы оттуда?

- Да нет, пословицу вспомнил, уж очень вы странный.

Стерлигов скинул свитер и стал спешно разуваться, но Виктор его остановил,

- Принесете в следующую субботу на автостанцию или в любую другую субботу, вам нужнее. Удачи!

Солнце уходило. Над поверхностью воды виднелись три плоских камня, словно специально выложенные для переправы. Павел аккуратно, в четыре прыжка пересёк речку и носом уткнулся в скользкий ледяной гранит. Левой рукой, прилипнув к стене, еле удерживая равновесие на клочке суши размером в полступни, он провел по щели пальцем правой руки, подумав про себя,

- Ну не сумасшедший ли я?

- Сумасшедший, шедший, ший....., - громким эхом прокатилось над горами, так что Стерлигов непроизвольно закрыл руками уши и прикрыл глаза, удивляясь, тому, что не падает в речку. Эхо стихло. Впереди, насколько можно было охватить взглядом до горизонта, лежала зеленая долина. Сам ученый стоял на перевале, легкий теплый ветерок, обдувал его лицо, а сверху шло тепло от солнечных лучей.

Глава 5. По ту сторону

"Страха во мне не было, потому что я знал - меня убьют. Едва прозвучал сигнал к атаке, передо мной пронеслась картина скорой смерти: пуля впивается в мою грудь чуть пониже сердца, замирает, наполняя меня смертью; боли нет, есть лишь совершение события, о котором уже знал. Первый признак предвкушения конца - навязчивое, помимо твоей воли, воспоминание прошлого. Я выскочил из окопа, и прошлое меня поглотило, всасывая в себя, будто огромная воронка. Мое тело обреченно неслось навстречу смерти, а сам я пятился в прошлое: в этот миг я словно только родился и, чем глубже окунался, захлебываясь, в волны воспоминаний, тем становился старше, взрослее. Я чувствовал - пока в памяти нарастает прошедшее - я буду жив. Мне даже казалось, что будто с каждым заново пережитым мгновением я буквально седею, дряхлею - чувствовалась старческая немощь в ногах.

Вот уже мне: двадцать - пятнадцать - десять лет. Я пытался вспомнить ничтожнейшие подробности, мелочи прошлого, цеплялся за незначительные события, потому что всем своим существом знал: когда воспоминания иссякнут - я буду убит. Но память безвозвратно падала в пропасть, ускоряя падение вблизи тьмы конца воспоминаний. Страха не было во мне. Я был распят ужасом, который, однако, дарил мне теплый покой и веру в воскрешение.

Семь - Шесть - Пять лет! Я мертвею. Оцепенение. Удушие смерти подходит к горлу. Я уже ветхий старец, хотя мне всего лишь три - четыре годика! Сердце колотится, рвется из груди, подталкивает меня к обрыву жизни. В ушах затаился еще вырвавшийся мой последний крик. Похоронный барабан сердца заглушает взрывы снарядов. Частый, частый, въедливый звук...