Врата огня

Полиник фыркнул:

– Твой ментор стремится прикрыть тебя, педарион. В упоении своей доблестью он вообразил, что может сражаться за двоих! Это безрассудство. Город не может рисковать потерей такого доблестного воина лишь из-за того, что он положил глаз на твое девчачье личико.

– Хватит, друг мой,– раздался голос Медона, старшего на трапезе, и Равные повторили это дружным стуком г пальцев по столу.

Полиник улыбнулся:

– Я согласен с вашим решением, благородные мужи и старейшины. Пожалуйста, извините меня за излишнее рвение. Я старался лишь помочь нашему юному товарищу отчасти проникнуть в природу реальности, в состояние муж­чины, каким его сотворили боги. Могу я закончить свой урок?

– Покороче,– предупредил Медон.

Полиник снова повернулся к Александру. Когда он за­говорил, его голос звучал без всякой злобы; во всяком случае, он казался не чужд чего-то вроде доброты и даже, как ни нелепо это звучит, сожаления.

– Человечество, какое оно есть,– проговорил Поли­ник,– состоит из чирьев и язв. Посмотри на любую страну, кроме Лакедемона. Мужчины слабы, жадны, трусливы, по­хотливы, поражены всевозможными пороками и грехами. Каждый готов солгать, украсть, обмануть, убить, переплавить сами статуи богов и отчеканить из этого золота деньги, что­бы потратить на шлюх. Таков мужчина. Это его натура, как утверждают поэты. К счастью, боги в своем милосер­дии создали противоядие против присущей нашей породе испорченности. Этот дар богов, друг мой, называется война. Не мир, а война порождает добродетели. Не мир, а война искореняет пороки. Война и подготовка к войне вызывают в мужчине все достойное и благородное. Она объединяет его с братьями и связывает их всех самоотверженной лю­бовью, искореняя в горниле необходимости все низкое и недостойное. Там, в священных жерновах убийства, самый подлый может искать и найти ту часть себя, скрытую под разложившейся плотью, которая сияет и сверкает, которая добродетельна, которая достойна чести перед богами. Не презирай войну, мой юный друг, не обманывай себя, не говори, что милосердие и сострадание – это для мужской доблести более высокие достоинства, чем андрея.– 3акон­чив, Полиник повернулся к Медону и старейшинам.– Про­шу прощения за многословную велеречивость.

Боронование закончилось, Равные разошлись. На улице, под дубами, Диэнек разыскал Полиника и обратился к нему по хвалебному имени Каллистос, что можно перевести как « гармонично прекрасный» или «совершенная симметрия», хотя сам тон превратил это наименование в снисходительн­ое «хорошенький мальчик» или «небесное личико».

– Почему ты так ненавидишь этого юношу? – спросил Диэнек.

Бегун ответил без колебаний:

– Потому что он не любит славу.

– А любовь к славе – величайшее достоинство муж­чины?

– Воина.

– И скаковой лошади, и гончей собаки.

– Это достоинство богов, которому они велели подра­жать.

Другие в сисситии могли слышать их разговор, хотя и прикидывались, что не слушают, поскольку, по законам Ликурга, что бы ни обсуждалось в этих стенах, ничто не могло выйти за их пределы. Диэнек, тоже это понимая, совладал с собой и повернулся к олимпионику Полинику с выражением иронического удивления:

– Желаю тебе, Каллистос, пережить столько же сраже­ний наяву, сколько ты уже испытал в воображении. Воз­можно, тогда тебе хватит человеческой скромности больше не выставлять себя полубогом, как сейчас.

– Попридержи свою заботу обо мне, Диэнек, оставь ее для своего юного друга. Он больше нуждается в ней.

Наступил час, когда трапезные вдоль Амиклской доро­ги выпустили своих посетителей. Люди старше тридцати отправились по домам, к женам, а кто помоложе, из пер­вых пяти призывных возрастов, отправились с оружием в портики публичных учреждений, чтобы нести там дозор или поспать, завернувшись в свои плащи. Диэнек восполь­зовался этим моментом, чтобы в сторонке поговорить с Александром.

Он положил руку юноше на плечо, и они вдвоем мед­ленно пошли под темные дубы.