Врата Птолемея

По сравнению с ним Дженкинс был прямо Атлант*[33]. Третий, Берк, был немногим лучше: кривоногий сморчок с плечами, засыпанными перхотью.

Дженкинс сердито фыркнул.

— Ну так выбирайте побыстрее! Попробуйте заглянуть в Трисмегиста или Портера — в обеих книгах прекрасный выбор.

Хлипкий издал унылое блеянье.

— Да нет, Дженкинс, проблема не в том, что выбор мал. Просто… сколько сил мне придется в это вложить? Мне бы не хотелось…

— Ты ведь не струсил, а, Уизерс? — спросил Дженкинс с недоброй улыбкой. — Палмер, вон, струсил — помнишь, что с ним стало? Еще не поздно найти кого-то другого.

— Нет-нет-нет! — поспешно заверил его Уизерс. — Я буду готов, буду! Когда скажешь!

— А что, много ли нас? — спросил Берк.

Если Уизерс блеял, точно овца, Берк скорее мычал на манер быка, как обычно разговаривают вдумчивые тупицы.

— Нет, — ответил Дженкинс. — Ты же знаешь. Всего семеро. По одному на каждое кресло.

Берк разразился негромким икающим смехом. Уизерс присоединился — его смех был октавой выше. Похоже, эта мысль их позабавила.

Но тут осторожность Уизерса снова взяла верх.

— А ты уверен, что до тех пор мы в безопасности?

— Деверокс слишком занят войной, Фаррар и Мэндрейк — брожениями среди простолюдинов. Слишком много всего сразу происходит, чтобы кто-то обратил внимание на нас. — Глаза у Дженкинса сверкали. — А потом, в конце концов, разве хоть кто-то когда-нибудь обращал на нас внимание?

Он помолчал, все трое мрачно переглянулись. Потом Дженкинс снова нахлобучил свою шляпу на голову.

— Ладно, мне пора, — сказал он. — Надо навестить еще кое-кого. И про бесов тоже не забудьте.

— Но эксперимент-то как же? — Берк наклонился к нему вплотную. — Уизерс прав. Нам нужно увидеть доказательства, что он прошел успешно, прежде чем мы… Ну, ты понимаешь…

Дженкинс расхохотался.

— Будут, будут вам доказательства! Хопкинс лично покажет вам, что никаких побочных эффектов нет. Но, могу вас заверить, зрелище весьма впечатляющее. Для начала…

Хлоп! И мое подслушивание неожиданно оборвалось. Только что я тихонько жужжал над ухом Дженкинса, а в следующий миг на меня, точно гром с неба, обрушилась свернутая трубочкой газета. Что за подлое нападение!*[34] Я камнем рухнул на пол, беспомощно растопырив лапки. Дженкинс и компания уставились на меня с легким недоумением. Мой агрессор, дюжий бармен, весело помахал им газетой.

— Пришиб я ее! — улыбнулся он. — У самого вашего уха летала, сэр! И здоровущая какая. Вроде бы им сейчас не сезон, а вот поди же!

— Да, в самом деле, — сказал Дженкинс — Таким мухам сейчас совсем не сезон…

Его глазки сузились, очевидно разглядывая меня сквозь магические линзы, но на всех планах с первого по четвертый я был просто мухой, так что это ему ничего не дало. Внезапно он занес ногу, собираясь меня раздавить. Но я увернулся — может быть, чуть резвее, чем следовало бы оглушенной мухе, — и полетел в сторону ближайшего окна.

Очутившись на улице, я не сводил глаз с дверей паба, одновременно исследуя свою пострадавшую сущность. Как это прискорбно, когда джинн, который…*[35], может быть повержен свернутым куском бумаги! Но, увы, такова печальная истина. Все эти смены облика и непрерывные побои мне отнюдь не на пользу. Мэндрейк! Все это вина Мэндрейка. И он за это заплатит, дайте мне только шанс!*[36]

Дженкинс мог заподозрить, что я — не обычное насекомое, и попытаться сбежать, однако же, к моему облегчению, несколько минут спустя он появился в дверях и зашагал дальше по Уайтхоллу. Я понимал, что облик мухи теперь будет казаться ему подозрительным, а потому, стеная от боли, снова обернулся воробьем и полетел следом.

На город спускались сумерки. Волшебник Дженкинс шагал пешком по улочкам центрального Лондона. Ему предстояло еще три встречи. Первая была назначена в небольшом отельчике неподалеку от Трафальгарской площади. На этот раз я уже не пытался войти, а наблюдал за ним сквозь окно. Он беседовал с узкоглазой женщиной в безвкусном платье. Дальше он прошел через Ковент-Гарден до Холборна, где вошел в небольшую кофейню. И снова я счел разумным держаться на расстоянии, однако же хорошо разглядел человека, с которым он разговаривал. Это был мужчина средних лет, лицом удивительно похожий на рыбу. Губы у него выглядели так, словно он позаимствовал их у трески. Моя память, как и моя сущность, за эти годы сделалась дырявой как решето. И тем не менее было в этом человеке что-то знакомое… Нет, сдаюсь. Не помню, откуда я его знаю.