Врата Птолемея

Мы шли через двор, примыкающий к библиотеке. Время было обеденное, и Птолемей хотел купить на рынке, что у пристани, хлеба с анчоусами. Я шел следом за ним в облике египетского писца: с бритой головой, волосатыми ногами, — и мы были поглощены спором о философии миров*[47]. По дороге нас обогнали несколько ученых: спорящие о чем-то греки, тощие римляне с огненными глазами и выскобленной добела кожей, темнокожие набатеи и любезные дипломаты из Мероэ и далекой Парфии. Все они съехались сюда, чтобы почерпнуть знания из глубоких египетских колодцев. Когда мы уже подходили к выходу со двора библиотеки, снизу, с улицы, донесся рев рогов, и по ступеням поднялся небольшой отряд солдат. На копьях у них развевались флажки цветов Птолемеев. Солдаты расступились, и перед нами оказался кузен Птолемея — сын царя и наследник египетского престола. Он медленно, вразвалочку поднимался по лестнице. За ним тащилось скопище фаворитов — все как один лизоблюды и льстецы*[48]. Мы с хозяином остановились и склонили головы, демонстрируя почтение.

— О, двоюродный братишка! — Царский сын остановился.

Туника туго обтягивала его пузо, и там, где в результате недолгой прогулки выступил пот, темнели влажные пятна. Лицо у него опухло от вина, аура проседала от пьянства. Глаза под набрякшими веками были как две затертые монеты.

— Братишка! — повторил он. — А я тут проходил мимо — дай, думаю, зайду.

Птолемей снова поклонился.

— Это большая честь для меня, господин мой.

— Думаю — дай гляну, где ты тут прячешься вместо того, чтобы находиться при мне, — он перевел дух, — как подобает преданному родичу.

Прихлебатели захихикали.

— Филипп, Александр и все прочие мои родичи — на месте, — продолжал царевич, спотыкаясь на каждом слове. — Они сражаются за нас в пустыне, они служат послами в княжествах к востоку и западу от нас. Они доказывают свою верность нашей династии. Но ты…

Пауза. Он потеребил влажную ткань своей туники.

— Ну… Можем ли мы положиться на тебя?

— Я готов служить всем, чем потребуется.

— Но можно ли на тебя положиться, а, Птолемеус? Ты не сможешь владеть мечом или натягивать лук своими девичьими ручонками. Так в чем же твоя сила, а? Твоя сила вот здесь, — он трясущимся пальцем постучал себя по лбу, — по крайней мере, так мне говорили. Вот здесь. Так чем же ты занимаешься в этом унылом месте, вдали от солнечного света?

Птолемей скромно склонил голову.

— Учусь, господин мой! Я изучаю папирусы и летописи, составленные достойными жрецами в незапамятные времена. Труды, посвященные истории и религии…

— И магии тоже, судя по всему. Запретные труды! — встрял высокий жрец в черном одеянии, с бритой наголо головой и глазами, слегка подкрашенными белой глиной. Он произнес эти слова мягко, как кобра, плюющаяся ядом. По всей вероятности, он сам был волшебником. — Ха! Да. Всякие пакости.

Царский сын придвинулся ближе. От его одежды исходил кислый дух, изо рта воняло.

— Люди восхваляют тебя за это, братишка! Ты пользуешься магией, чтобы дурачить их, чтобы приманивать их на свою сторону. Мне говорили, что они ежедневно являются к твоему дому, чтобы полюбоваться на твои дьявольские ухищрения. Про тебя та-акое рассказывают!

Птолемей поджал губы.

— В самом деле, господин мой? У меня это просто в голове не укладывается. Меня действительно донимают люди, от которых отвернулась удача. Я помогаю им только советами, ничем более. Я всего лишь отрок — слабый, как ты справедливо сказал, и далекий от мира. Я предпочитаю оставаться в одиночестве и не стремлюсь ни к чему, кроме малой крупицы знаний.

Это преувеличенное смирение (ибо Птолемей, конечно же, кривил душой: он жаждал знаний столь же алчно, как царский сын жаждал власти, только был куда более мужествен в этом своем стремлении), похоже, окончательно взбесило принца. Лицо его потемнело, как сырое мясо, из уголков губ поползли вниз змейки слюны.

— Знаний, да?! — вскричал он. — Но каких знаний? И с какой целью? Для настоящего мужчины свитки и стилусы — ничто, но в руках бледнолицых некромантов они могут быть опаснее отточенного железа! Говорят, что в Древнем Египте евнухи, топнув ногой, собирали целые армии и сбрасывали в море законных фараонов! Я не желаю, чтобы такое случилось со мной! А ты чего ухмыляешься, раб?

Я совсем и не думал ухмыляться. Мне просто понравилось его изложение — ведь я был в авангарде той армии, что сбросила в море фараона тысячу лет тому назад. Приятно знать, что ты произвел такое впечатление! Я раболепно склонился перед ним.

— Я ничего, господин, я ничего.

— Ты ухмыльнулся, я сам видел! Ты смеешь смеяться надо мной, будущим царем!

Голос у него задрожал. Солдаты опознали знакомые признаки и поудобнее перехватили свои пики. Птолемей умоляюще затараторил:

— Господин мой, он вовсе не хотел тебя оскорбить! Мой писец от рождения страдает нервным тиком, и при ярком свете действительно может показаться, будто он ухмыляется. Это досадное недоразумение…

— Его голова будет торчать на Крокодиловых воротах! Эй, стража!..