Врата рая

Наше с Люком восемнадцатилетие было особенным. Утром родители вошли в мою комнату, чтобы поздравить. Папа вручил мне золотой медальон со своим и маминым портретами внутри. Он висел на цепочке из двадцатичетырехкаратного золота и сверкал ярче солнца. Надев медальон, папа поцеловал и обнял меня так сильно, что мое сердце сладко заныло. Он заметил удивление на моем лице.

— Я не мог сдержать себя, — прошептал он. — Теперь ты молодая леди, и я боюсь, что теряю свою маленькую девочку.

— О папа, я никогда не перестану быть твоей маленькой девочкой! — воскликнула я.

Он снова целовал и прижимал меня к себе, пока мама откашливалась в волнении.

— У меня есть кое-что, и я хочу, чтобы это теперь принадлежало Энни, — объявила она.

Я не могла поверить своим глазам, увидев этот предмет. Я знала, что он имел для нее большую ценность, чем все ее самые дорогие украшения. И теперь мама собиралась отдать его мне!

Мне припомнились дни, когда я была маленькой девочкой и еще не ходила в школу. Моя мать, как мне казалось, долгими часами расчесывала щеткой мне волосы у туалетного столика в своей комнате. За этим занятием мы слушали музыку Шопена, у мамы на лице появлялось задумчивое выражение, а на ее превосходно очерченных губах — легкая улыбка.

На соседнем маленьком столике стоял, как я обычно его называла, кукольный домик. Хотя на самом деле это была одна из таттертоновских игрушек, находившихся у нас, — модель коттеджа с лабиринтом из кустов вокруг него. Мне не разрешалось трогать домик, но иногда мама снимала крышу и позволяла заглянуть внутрь. Там находились двое: мужчина и молодая девушка. Мужчина в свободной позе лежал на полу, подложив руки за голову. Он смотрел на девушку, которая, казалось, внимательно слушала его рассказ.

— Что он ей рассказывает, мама? — спрашивала я.

— Какую-то историю.

— Что за историю, мама?

— О! Это история о волшебном мире, где людям всегда уютно и тепло, где существуют лишь красота и добро.

— Где этот мир?

— Какое-то время он был в этом коттедже.

— Я тоже могу войти в тот мир?

— О, моя дорогая, милая Энни. Я надеюсь на это.

— Ты была там, мама?

Я все еще помню, каким стало выражение ее лица, прежде чем она ответила мне. Ее глаза заблестели и стали голубее неба, на губах расцвела улыбка, а все лицо озарилось нежностью и необычайной красотой. Она выглядела, как та молодая девушка из коттеджа.

— Да, Энни, я была там. Однажды.

— Почему же ты ушла оттуда, мама?

— Почему? — Она огляделась вокруг, как бы в поисках запропастившейся куда-то бумажки с ответом. Затем вновь устремила на меня блестевшие от слез глаза и прижала меня к себе. — Потому, Энни… что это было слишком прекрасно и невозможно вынести.

Конечно, я и тогда этого не поняла, да и теперь не могу уяснить: почему нельзя вынести что-то слишком прекрасное?

Но тогда я не стала задаваться лишними вопросами. Мне хотелось повнимательнее разглядеть крошечные мебель и посуду. Они настолько походили на настоящие, что хотелось их потрогать. Однако мама не разрешала этого делать, так как все предметы были очень хрупкими.

И вот теперь она отдавала мне это сокровище. Я взглянула на папу. Его глаза сузились и не отрывались от коттеджа. О чем он думал в этот момент?..

— Нет, мама. Домик слишком много значит для тебя, — запротестовала я.

— И ты, дорогая, много значишь для меня.

С этими словами она передала мне коттедж. Я осторожно взяла его в руки и поставила на свой туалетный столик.

— Спасибо. Я всегда буду его беречь, — обещала я.

Я сознавала, что даю свое обещание не только потому, что это вещь так дорога матери. Каждый раз, когда мне позволяли заглянуть внутрь, я представляла, как мы с Люком убежим однажды из дому и будем потом счастливо жить в таком же коттедже.

— Пожалуйста, дорогая, — ответила мама.

Мои родители стояли и улыбались, глядя на меня. Оба выглядели молодыми и счастливыми. Как хорошо проснуться в такое прекрасное утро, думала я. Хотелось, чтобы мой восемнадцатый день рождения продолжался вечно, чтобы вся моя жизнь была как один длинный счастливый день, когда у всех приятное, радостное настроение и все добры друг к другу.

Когда родители ушли, я приняла душ и причесалась, затем подошла к шкафу и не спеша стала обдумывать, что же мне надеть в такое особое утро. Наконец остановила свой выбор на розовом свитере из ангорской шерсти и белой шелковой юбке — наряде, похожем на тот, что был на молодой девушке из игрушечного коттеджа.

Я оставила волосы распущенными, лишь заколов их по бокам. Губы покрасила очень светлой розовой помадой. Довольная собой, я выскочила из комнаты и, подпрыгивая, стала спускаться по лестнице, покрытой мягким голубым ковром. Казалось, весь мир праздновал день моего рождения. Солнце сияло своим золотым великолепием. Даже листья и длинные тонкие, как паутина, ветви плакучих ив перед домом казались почти прозрачными. Все зеленое выглядело более зеленым, чем обычно, а каждый распустившийся цветок — более ярким. Весь мир был полон красок и тепла.

Я остановилась на последней ступеньке, пораженная тишиной, царившей в доме: не было слышно ни звука…