Врата Рима. Гибель царей

Сервилия долго вытирала глаза и вздыхала, пытаясь унять волнение, потом посмотрела на сына и, стараясь держаться с достоинством, выговорила:

– Не хотела позорить тебя.

Недолгое спокойствие Брута немедленно сменилось бурей эмоций.

– А могла бы… – хрипло прошептал он. – Я слышал, что один человек говорил о тебе. Это было давно, и я старался убедить себя, что он не прав. Значит, верно, что ты…

Он не мог произнести это слово применительно к матери, но она, сверкнув глазами, пришла ему на помощь:

– Что я шлюха? Возможно. Когда-то я была такой, хотя люди достаточно могущественные предпочитают слово «куртизанка» или даже «подруга».

Сервилия подняла брови и скривила губы.

– Я думала, ты станешь стыдиться меня; этого я не смогла бы вынести. Но учти, мне не стыдно! Много лет прошло с тех пор, когда я в последний раз пережила чувство стыда. Я даже не помню, когда это было. Если бы мне дали шанс, я прожила бы жизнь по-другому, хотя нет на земле человека, который не страдал бы этой бесполезной и нелепой мечтой. Теперь же я не собираюсь жить, пряча глаза от ощущения вины! Даже перед тобой.

– Почему ты попросила меня вернуться сегодня? – спросил Брут, внезапно пожалевший о том, что пришел.

– Хотела узнать, мог бы отец гордиться тобой… И могу ли я тобой гордиться! В жизни мною совершено много вещей, достойных сожаления, но в самые трудные времена я утешалась мыслью, что у меня есть сын!

– Ты меня бросила! Не говори, что утешалась сознанием того, что я живу на этом свете. Ты ни разу не пришла посмотреть на меня! Я даже не знал, где ты живешь. Ты могла уехать куда угодно.

Сервилия протянула к нему ладонь, растопырив четыре пальца и поджав большой:

– С тех пор, как ты появился на свет, я переезжала четыре раза. Четырежды я извещала Тубрука, где живу. Он всегда знал, где меня найти.

– Он мне об этом не говорил, – пробормотал Брут.

– Ты его не спрашивал, – ответила Сервилия, опуская руку.

Снова повисло молчание, словно между ними не было сказано ни слова, и тишина опять разделила мать и сына. Брут поймал себя на том, что ищет слова, которые смутят Сервилию и позволят ему с достоинством удалиться. Резкие фразы чередой проносились в голове, пока он не понял, что ведет себя как дурак. Разве он презирает мать, стыдится ее образа жизни, ее прошлого? Он заглянул в свою душу и нашел ответ. Ему совершенно не было стыдно за нее. Отчасти это объяснялось тем, что Брут – центурион и водил легионеров в бой. Если бы он пришел к ней, ничего в жизни не добившись, то мог бы возненавидеть ее. Но уже не единожды и друзья, и враги в лицо говорили ему, чего он стоит, и Марк не боялся предстать перед матерью.

– Мне все равно, что ты сделала и как жила, – медленно вымолвил он. – Ты – моя мать.

Она захохотала, откинувшись на ложе. Брут снова растерялся. Своим поведением эта странная женщина ставила его в тупик.

– С каким пафосом ты это произнес! – проговорила Сервилия, постанывая от смеха. – И с каким суровым лицом даровал мне прощение… Ты что, совсем не понял меня? О том, как управляется этот город, я знаю больше любого сенатора, одетого в тогу патриция. Денег у меня столько, что я не успею истратить их за всю свою жизнь, и ты даже не подозреваешь, сколько стоит мое слово. Ты прощаешь меня за порочную жизнь?.. Сын, у меня сердце разрывается, когда я вижу, насколько ты молод и неопытен. Ты напоминаешь мне, что и я когда-то была молода.

Сервилия резко прекратила смех. Лицо ее сделалось грустным.

– Ты можешь простить меня только за то, что много лет я не была с тобою рядом. Свое положение я не променяю ни на что на свете, не откажусь и от пути, которым пришла к этому дню, к этому часу! Он незабываем. У тебя нет ни права, ни основания осуждать мою жизнь и то, кем я была и стала.

– Чего же ты ждешь от меня? Я не могу просто пожать плечами и сказать: забудем, что я вырос в одиночестве. Ты была нужна мне. Твоего сына воспитали люди, которым я верил, которых любил, но тебя со мною не было.

Марк поднялся и посмотрел на мать. В его взгляде смешались недоумение и боль.

Сервилия тоже встала.

– Ты уходишь? – спросила она тихо.

Брут беспомощно кивнул:

– Хочешь, я приду снова?..

– Очень хочу, – ответила женщина, коснувшись его руки.

От ее прикосновения у Брута закружилась голова, в глазах защипало.

– Тогда я приду завтра?..

– Завтра, – согласилась она, улыбаясь сквозь слезы.

Луций Аурига откашлялся и сердито сплюнул. От воздуха центральной Греции у него всегда першило в горле, особенно в жару. После полудня лучше спать дома в холодке, а не ездить по бескрайним равнинам, продуваемым пыльными ветрами. Не к лицу римлянину являться по зову грека, даже очень знатного, подумал Аурига. Скорее всего, придется снова разбирать какую-нибудь жалобу, будто ему больше нечего делать, как заполнять дни скучными тяжбами.

Заметив греков, Луций поправил тогу. Не стоит показывать, что он недоволен выбором места встречи. В конце концов, им запрещено ездить верхом, а он может сесть на коня и добраться до стен Фарсала до наступления ночи.