Врата Рима. Гибель царей

– Да, – неохотно ответил Брут. Мрачное выражение постепенно сходило с его лица. – С рекрутами из других городов может набраться тысячи три. Некоторые из них вступят в Перворожденный. Боги знают, мне нужно побольше людей – и побыстрее. Казармы, купленные Крассом, почти пусты.

– Сколько ты уже набрал? – поинтересовался Тубрук.

– С теми семерыми, что пришли вчера, почти девяносто. Ты должен посмотреть на них. – Брут помолчал, вспоминая лица новобранцев. – Думаю, к нам присоединятся все, кто выжил в борьбе против Суллы. Кое-кто занялся ремеслом в городе, но они побросают инструменты и придут, едва услышав о воссоздании Перворожденного. Некоторые служат охранниками в домах и храмах и наверняка вступят в легион. Все помнят о Марии.

Он сделал паузу, потом твердо сказал:

– У моей матери есть телохранитель, служивший в Перворожденном помощником центуриона. Он спросил ее разрешения вступить в легион, и она согласилась отпустить его. Этот человек поможет Рению обучать рекрутов, которых мы наберем.

Тубрук повернулся к Рению.

– Ты идешь с ним? – спросил он.

Однорукий опустил топор.

– Как у дровосека, у меня никаких перспектив, приятель. Займусь своим делом.

Старый гладиатор кивнул:

– Только не покалечь кого-нибудь ненароком… Предстоит хорошенько потрудиться, чтобы заполучить новобранцев. Видят боги, Перворожденный – не тот легион, о котором они мечтают.

– У нас есть история, – возразил Брут. – Не всякий легион может этим похвастаться.

Тубрук пристально посмотрел ему в глаза:

– Некоторые считают, что история позорная… Нечего на меня таращиться, многие так говорят. Они станут клеймить вас как солдат, предавших Рим. Вам придется нелегко.

Он глянул на кучи дров и удовлетворенно кивнул:

– На сегодня достаточно. Остальное потом. В поместье нас ждут чаши с горячим вином.

– И еще одна чаша, – заметил Рений, мотнув головой в сторону юноши-раба, стоявшего сбоку от него. – Кажется, теперь у меня удар точнее, чем вначале, как думаешь, парень?

Раб быстро вытер нос рукой, оставив влажный след на щеке, и нервно кивнул.

Рений улыбнулся.

– Запомни, одной рукой с топором так ловко не управишься, как двумя. Возьми-ка тот кусок дерева и держи ровно, а я расколю.

Юноша подтащил обрубок дуба к ногам Рения и попятился в сторону.

– Нет. Держи его крепко. Обеими руками, с каждой стороны, – велел Рений строгим голосом.

Мгновение парнишка колебался, посматривая на остальных мужчин, но те молча и с интересом наблюдали за происходящим. Помощи ждать было неоткуда. Морщась, он обхватил ладонями бревно и постарался откинуть голову и корпус назад как можно дальше. Лицо его исказилось от страха.

Рений взялся за топор.

– Держи крепче, – предупредил он, занося секиру для удара.

Сверкнув лезвием, топор описал дугу и с треском расколол бревно надвое. Парень клацнул зубами от неожиданной боли и спрятал ладони под мышками.

Рений опустился на пенек возле парня, оставив топор на земле. Протянув руку, осторожно взял ладонь юноши и осмотрел ее. Щеки юноши порозовели от облегчения, а Рений, убедившись, что ран на ладонях нет, улыбнулся и весело взъерошил волосы на голове мальчишки.

– Не соскользнул, – пролепетал тот.

– Он и не мог соскользнуть, если ты о топоре, – улыбаясь, заметил Рений. – Ты вел себя храбро. Полагаю, это стоит чаши горячего вина.

При этих словах раб просиял, забыв об ушибленных ладонях.

Мужчины посмотрели друг другу в глаза, вспоминая о былом и радуясь за парня, с честью прошедшего испытание, потом взялись за тележку и начали спускаться с холма к поместью.

– К тому времени, когда вернется Юлий, Перворожденный должен стать самим собой, – сказал Брут у самых ворот поместья.

С крутого склона горы Юлий и Гадитик внимательно разглядывали сквозь листву кустарника крошечное судно, стоявшее на якоре далеко внизу, в тихой естественной гавани в центре острова. Они проголодались и страшно хотели пить, но мех с водой давно опустел, а римляне решили не возвращаться, пока не стемнеет.

Потребовалось гораздо больше времени, чем они ожидали, чтобы взобраться по склону почти к самой вершине. Всякий раз, когда казалось, что она уже близка, перед ними вырастал новый подъем, а рассвет заставил их прекратить восхождение и затаиться в кустарнике. Пока римляне не заметили корабль, Юлия неотступно преследовала мысль: а не солгал ли капитан пиратского судна, чтобы спасти свою шкуру? В течение всего долгого плавания к острову тот сидел за веслом, прикованный к скамье собственного корабля. Похоже было, что он спокоен и считает, что купил жизнь за сведения о зимней стоянке Цельса.

Куском древесного угля Юлий зарисовал на пергаменте все, что увидел в гавани, дабы по возвращении показать набросок товарищам.

Гадитик молча наблюдал за ним, и лицо его мрачнело.

– Это невозможно… Нет никаких шансов, – пробормотал центурион, еще раз посмотрев вниз сквозь кустарник.

Юлий перестал рисовать, поднялся на колени и тоже посмотрел на гавань. Доспехов они не надели, чтобы не выдать себя блеском металла и не затруднять подъем в гору. Снова опустившись на землю, Цезарь закончил набросок, критически рассматривая его.