Врата Рима

— Он все равно не стал бы оперировать такую рану — значит, лучше бы не было, верно? Я однажды удалял аппендикс. Операция не смертельная. Единственная сложность — лихорадка, с которой ему придется бороться самому.

— Меня учили, что аппендикс опухает и разрывается. Его нельзя удалить, как палец.

Гаю показалось, что голос отца звучит устало.

— И все же я его удалил. Старика я тоже перевязал. Он выздоровеет, хотя биться мечом уже не сможет. Так что никто не умрет. Тебе нужно поспать.

Гай услышал шаги, пересекающие комнату, и ощутил на влажном лбу теплую, сухую отцовскую ладонь.

— Он мой единственный сын. Как я могу спать, Кабера? Ты бы спал, если бы это было твое дитя?

— Спал бы безмятежным сном. Мы сделали все, что могли. Я присмотрю за ним, а ты должен отдохнуть.

Голос незнакомца казался добрым, но без мелодичных интонаций врачей, лечивших его мать. В нем был какой-то странный, приятный уху ритм.

Гай снова погрузился в сон, словно на груди у него лежало что-то темное и тяжелое. Голоса продолжали звучать на грани слышимости, то исчезая, то появляясь в его бреду.

— Почему ты не закрыл рану швами? Я видел много боевых ранений, их зашивали и перевязывали.

— Вот поэтому грекам не нравятся мои методы. В ране должен быть сток для гноя, который наполнит ее, когда жар усилится. Если я ее закрою, гною будет некуда выходить и он отравит тело. Тогда мальчик умрет, как большинство до него. А этот метод может его спасти.

— Если он умрет, я сам вырежу тебе аппендикс! Послышался смешок, а за ним — несколько слов на незнакомом языке, которые эхом отдались во сне Гая.

— Тебе придется поискать его! Вот шрам, который остался после того, как много лет назад его удалил мой отец — со стоком.

Отец Гая решительно сказал:

— Тогда я доверюсь твоему мнению. Если он выживет, получишь мою благодарность и сверх того.

Гай проснулся оттого, что до его лба дотронулась прохладная рука. Он открыл глаза и увидел другие глаза, ярко-синие на лице оттенка ореховой коры.

— Меня зовут Кабера, Гай. Рад наконец с тобой познакомиться, да еще и в такое важное время твоей жизни. Я прошел тысячи римских миль и теперь готов поверить в богов, потому что явился к вам, когда был нужен, верно?

Гай не мог ответить. Его язык распух и не шевелился. Словно читая мысли, старик достал неглубокую чашу с водой и поднес к его губам.

— Попей. Жар выжигает влагу из твоего тела.

В рот упали несколько капель и разбавили скопившуюся там вязкую слюну. Гай кашлянул и снова закрыл глаза. Кабера посмотрел на мальчика и вздохнул. Потом осторожно огляделся и положил старые костлявые руки на рану у тонкой деревянной трубки, из которой все еще капала вязкая жидкость.

Из его рук пошло тепло, которое Гай почувствовал даже во сне. Потоки тепла разошлись по груди и проникли в легкие, выгоняя оттуда жидкость. Тепло переросло в жар, почти до боли… Кабера снял руки и выпрямился, его дыхание стало громким и прерывистым.

Гай снова открыл глаза. Он был все еще слишком слаб и не мог двигаться, но ощущение, что внутри плещется жидкость, пропало. Он снова мог дышать.

— Что ты сделал? — прошептал Гай.

— Чуть-чуть помог, а? Хотя я хорошо выполнил операцию, тебе нужно было пособить.

Старое лицо избороздили глубокие морщины усталости, однако глаза из темных складок светились по-прежнему ярко. Он снова прижал руку ко лбу мальчика.

— Кто ты? — прошептал Гай. Старик пожал плечами.

— Я и сам до сих пор не знаю. Я был и нищим, и старостой деревни. Наверное, я искатель истины. А в каждом месте, куда я прихожу, истина своя.

— Ты в силах помочь моей матери?

Гай закрыл глаза и услышал, как старик тихо вздохнул.

— Нет, Гай. Ее болезнь кроется в уме или, может, в душе. Я в состоянии немного помочь тем, кто страдает телесным недугом, не более того. Это гораздо проще. Мне очень жаль. А теперь спи, паренек. Настоящий целитель не я, а сон.

Будто по приказу, Гая окутала темнота.

Когда Гай опять пришел в себя, на его кровати сидел Рений с привычно непроницаемым лицом. Правда, внешне его учитель изменился: левая рука была туго привязана к телу толстой повязкой, а под загорелой кожей угадывалась бледность.

— Как ты, парень? Я рад, что ты поправляешься. Этот старый дикарь, должно быть, волшебник.

Голос Рения, во всяком случае, не изменился, остался таким же отрывистым и резким.

— Возможно. Странно видеть тебя здесь после того, как ты чуть меня не убил, — пробормотал Гай.

Воспоминания о поединке ожили, и у него заколотилось сердце, а на лбу выступил пот.

— Я не хотел тебя ранить так сильно. Я промахнулся. Прости.

Старик заглянул ему в глаза в поисках прощения — и нашел его.

— Не извиняйся. Я жив, ты жив. Даже ты иногда ошибаешься.

— Когда я подумал, что убил тебя…

Старое лицо исказилось от боли.

Гай попытался сесть и, к своему удивлению, обнаружил, что силы начали возвращаться к нему.

— Ты меня не убил. Я всегда буду с гордостью говорить, что учился у тебя. И давай на этом закончим. Все в прошлом.