"Врата сокровищницы своей отворяю..."

20. Такое случается, знаем мы, не только в литературном развитии. Чье-то преимущество, например, техническое, может стать тормозом для развития, если его слишком долго эксплуатировать - держаться за "станочный парк", за прежнюю "технологию", по-настоящему не обновляя их. Понятно, что здесь огромная разница с литературой. Ведь старый "станочный парк" идет в металлолом, ничего от него не останется. В литературе все, что действительно было и было истинным, остается. В виде произведений, над которыми время не властно.

21. Ой, кажане, кажане!

      Што не се? ты на мяне,

      Каб я болыны не падрос

      Ды ад бацькавых калёс?

Так жаловался-жалел "мальчик из Крошина" в известном стихо­творении Павлюка Багрима. Потому что если бы сел на него кажан, остался бы он маленьким (по давнему народному поверью) и не сдали бы его в солдаты.

А Панаска (Хомка у М. Горецкого) и в самом деле не вырос, а забрали его в солдаты, на войну.

22. О таком ощущении освобождения и легкости писал Лев Толстой, завершив "Войну и мир" (где выговорился подробно, весь, надолго) и начав работу над "Анной Карениной". Сам стиль "Анны Карениной" действительно отличается - лаконизмом, экономичностью (критикам казалось даже "сухостью"), тем, что позднее начали называть "подтекстом".

23. Писатели США о литературе. Сб. ст. М., "Прогресс", 1974, с. 149.

24. Первый раз сибирский маршрут проложил он для себя в 1916 году. "Окончив Павловское военное училище в Петрограде, Максим, уже в чине прапорщика, поехал в Иркутск на формирование части. Сибирь, ставшая родиной для сотен тысяч белорусов, поразила брата необозримыми просторами, суровостью и красотой, особенно Прибайкалья" (Г.И. Горецкий. Воспоминания о брате. - "Полымя", 1963, № 2, с. 179)

25. "Полымя", 1963, № 2, с. 181.

26. "Полымя", 1963, № 2, с. 15.

27. В рукописях М. Горецкого находим объяснение этой деревенской клички - "Печальники":

"Савка (Яков Кузьмич Горецкий - дядя писателя. - А.А.) был человеком справедливым, честным, но замкнутым и очень обидчивым. Он сызмальства вынес много унижений, затем долго служил батраком, видимо, поэтому так близко к сердцу принимал всякую неправду и в каждой мелочи видел обидное для себя". Короче,Ж печалился, печальником был.

28. Вот что он писал в свое время о "Баркулабовской летописи":

"Примером народного белорусского наречия XVI столетия может служить Баркулабовская кроника, написанная в селе Баркулабове Быховской волости на Могилевщине... язык летописи необычайно красив и чист: он содержит как раз те особенности, которыми характе­ризуются и современные Могилевские наречия.

Летописец принимал к сердцу политические дела отечества, его церковную и общественную жизнь, хорошо был знаком с жизнью Могилевщины, а жизнь своего Баркулабова наблюдал длительное вре­мя со многих сторон и знал его досконально со многими подробностя­ми. И поэтому Баркулабовская кроника имела огромную ценность с точки зрения исторически описанного материала. Здесь мы находим белорусскую жизнь политическую, церковную, войсковую, обществен­ную, семейную, панскую и простых людей, одним словом — полную картину Белоруссии, жизни ее природы и людей... Как памятник ли­тературный она привлекает читателя красотой эпического стиля, об­разностью повествования и сочностью картин, но особенно авторской искренностью и духом времени, воплощенном в кронике. С одинаковой красочностью срисовал летописец... как новый календарь принимали, как боролись за веру, какие цены были на все, сколько грибов и в какое лето собирали, какой был урожай, какая погода. Картина голода в 1601 году трогает сердце. В ней столько необычной простоты, таящей великий драматизм. Картина голода завершается такими словами:

"...словы мовили силно, слезне, горко, мовили так: "Матухно, зезулюхно, утухно, панюшко, сподариня, солнце, месяц, звездухно, дай крошку хлеба!" Тут же подле ворот будет стояти зраня до обеда и до полудня, так то просячи. Там же другий под плотом и умрет... А коли варива просили, тые словы мовили: "Сподариня, перепелочко, зорухно, зернетко, солнушко, дай ложечку дитятку варивца сырого!" (Гарэцкі М. Гісторыя беларускае літаратуры. Изд. третье (исправлен­ное). Виленское изд-во Б. А. Клецкина. Белорусский отдел, 1924, с. 33—34).

Так писал М. Горецкий в своей "Истории белорусской литерату­ры" 1924 года. В "Истории" 1926 года больший акцент делается на социальной позиции летописца.

29. По далекой ассоциации, но хочется привести здесь слова по­лесской крестьянки Алены Булавы, обращенные к детям, которых она спасала от карателей. Уже не надеясь, что сама будет в живых, и боясь, что вот-вот потеряет сознание, она дает им свои последние советы: «Лежу я в той канаве, а тут бегут еще две, это девочки Кате­рины!.. А у меня в глазах темно. Говорю я:

— Доченька, ползите вот этой канавой да туда в мох. Может, спасетесь. Когда я уже не буду говорить, то вы посидите, пока нем­цы уйдут, может, кто-нибудь отзовется, может, как-нибудь куда-нибудь уйдете» (Алесь Адамовіч, Янка Брыль, Уладзімір Калеснік. Я з вогненнай вёскі... Мн., "Мастацкая літаратура", 1975, с. 193).