Врата Совершенного Знания

Значит, головой он шевелить может. Это хорошо. Еще он чувствовал пальцы ног, и, когда мысленно приказал им согнуться, они повиновались. Мучила тошнота… и головная боль. Казалось, будто кто-то пытается забить кол в мозг.

Свет… Что еще? Четыре стены, некогда, видимо, зеленые, а теперь бурые под слоем пыли и жирной грязи. Бетонный пол. Сомнений нет — это тюрьма.

Свет в камере погас без предупреждения.

Мэт зажмурился и стал осторожно массировать веки. Зачем он здесь? Мэт поднял голову, стараясь получше рассмотреть обстановку.

Он лежал на металлической кровати. Пружины покрыты тонким, как вафля, соломенным тюфяком. Простыни нет, одеяла и подушки тоже. В углу камеры стояло оцинкованное ведро, покрытое тряпкой. Рядом водопроводный кран. Из него медленно и нудно капала вода. Мэту страстно хотелось встать и подставить под кран ведро, но страшная слабость приковала его к сбившемуся матрасу. Глаза Мэта продолжали обследовать крошечное пространство.

Окно, прорубленное в стене, пропускало вечерний сумеречный свет, который не столько освещал камеру, сколько подчеркивал грязь. Тюремщики словно создали специальную машину для производства унылой серости. Дверь… деревянная и вполне обыкновенная, если бы не металлическая решетка, подвешенная к ней на петлях.

Мэт повернул голову. Он наверняка не первый лежал на этой кровати; штукатурка на стене была испещрена китайскими иероглифами. Некоторые написаны краской, но большая часть — карандашом. Рисунки — сердце, пронзенное стрелой, набухший фаллос. Была там и фраза, написанная частично по-английски: «Питер», потом иероглиф, означающий «Здесь дважды» и палец, указывающий на овальное пятно на штукатурке. Мэт попытался расшифровать иероглифы. «Рука» — это легко, «Ин»… непристойность? Грязь? Рукоблудие! Мэт слабо улыбнулся собственному остроумию.

На улице темнело. Почему же тогда выключили свет? Мэт стиснул кулаки, сделал глубокий вдох и сел на постели. Какую-то долю секунды все было в порядке. Потом беспощадная волна тошноты, боли в мускулах и в голове, озноба пробежала по всему телу и взорвалась в мозгу. Мэт потерял сознание.

Он оставался без чувств всего минуту. Электрический разряд вспыхнул за веками, и Мэт стал приходить в себя, горя неопределенным желанием узнать, не изменился ли потолок над ним. Какое-то время он лежал тихо, стараясь успокоить желудок, содержимое которого рвалось наружу, потом перевернулся на бок, опершись на руки. Мерзкая волна отхлынула. Мэт сел и осторожно свесил ноги. Обхватив руками голову, он ждал, когда пройдет тошнота и попытался заговорить.

— Один… два… — Голос звучал неестественно, словно в камере пониженного давления.

Мэт опустился на четвереньки и пополз к ведру. Когда он сдернул тряпку, в нос бросилось зловоние от мочи, оставленной в ведре его предшественником. Мэт вытянул правую руку и на ощупь стал отыскивать кран. Ручка была тугая, но через некоторое время она подалась, и из крана потекла тонкая струйка воды. Она была не холодная и не теплая, и совсем не освежила, даже когда он подставил под нее голову.

Горло как будто наждаком ободрали, но Мэт не решался пить эту воду. На Тайване до того, как была осуществлена программа по водоочистке, болезнь печени принимала характер эпидемии. И даже сейчас, несомненно, не вся вода была пригодна для питья.

Как он попал сюда?

Мэт ползком добрался до постели, все еще не осмеливаясь встать из-за подступавшей тошноты. Со стоном улегшись, он закрыл руками глаза. Как он оказался здесь… что бы ни значило это «здесь»?

Он лежал с Мэйхуа в постели. Ели они что-нибудь? Или пили? Пить. Воду. Холодную воду с плавающими в ней кубиками льда, которые… Перестань!

Виски. Они пили виски. Его вкус еще оставался на языке. Мэт покрутил головой, пытаясь восстановить дальнейший ход событий. Она пила с ним. Разве нет? Если пила, значит, в ее виски тоже подмешали наркотик. Значит… Что они сделали с Мэйхуа?

Дверь. Кто-то стоял у двери в квартиру. Верно… и потом, потом… В отчаянии Мэт широко раскинул руки. Он не мог вспомнить. Но нельзя же просто так лежать здесь. Надо что-то делать. Надо выбраться отсюда.

Пошатываясь, он побрел к двери с металлической решеткой. Поднял кулак, чтобы постучать, но передумал, сообразив, что это может обернуться против него. Решетка стальная, и он только руку отобьет. Но когда Мэт стукнул в стену, раздался всего лишь тихий глухой звук, словно кирпичи поглотили его.

И тут отчаяние, маячившее где-то на окраинах сознания, хлынуло через все преграды, которые Мэт пытался воздвигнуть. Он впал в неистовство.

Он забрался на нижнюю раму стальной решетки и, вопя во все горло, стал с грохотом трясти ее. Прошло десять секунд, а может быть, и десять минут, прежде чем деревянная дверь по другую сторону решетки распахнулась настежь.

Вопль замер в горле. Лицо китайца, стоявшего в нескольких дюймах от Мэта, было морщинистым, жирным и небритым. Мэт спрыгнул на пол и поспешно отступил. Губы тюремщика насмешливо изогнулись, обнажив кривые, пожелтевшие от никотина зубы. Дыхание было зловонным.