Врата судьбы

В смертный час мною не движут мирские побуждения, я не стал бы пятнать себя ложью и до конца хранил бы молчание. Рассудите, какая мне польза от лжи? Она отвратительна и самым пропащим людям, когда смерть взглянет на них своим холодным оком, а коса ее отсечет от них все мирские надежды и желания. Я умираю с сознанием, что Вы поверите изложенному здесь. Ваша вера подарит мне истинное сокровище — посмертную добрую память и любовь, на что при жизни я не мог претендовать.

Итак, все, что поведал вам милорд Понсфорт, — правда. Но не менее правдив был и я. Вы просили меня опровергнуть его слова. Только подлец, каким он меня представил, спас бы себя ложью. Вы тогда не поняли меня, вероятно, и сейчас не понимаете. Пока не вникнешь в суть дела, слова вносят лишь путаницу. И все же в них абсолютная правда. Но никогда еще, Дамарис, правду не искажали так, как исказил ее милорд Понсфорт в тот злополучный день.

То, что я очертя голову кинулся в игру, — правда. Это случилось в ту ночь, когда он проиграл мне около восьми тысяч гиней. Понсфорт жаловался, что полностью разорен, и кредитор упечет его в долговую тюрьму. В тот роковой для меня час мне вдруг пришло на ум, что его светлости есть что поставить на карту — его право жениться на Вас. Я полагал, что он еще обручен с Вами.

Правда и то, что, сделав ему это предложение, я не ставил себе целью завоевать Вашу любовь. Ставкой в игре для меня было Ваше наследство. Неправда же в том, что я авантюрист, жаждавший получить богатое наследство. Я желал лишь одного — отдать эти деньги своему монарху, которому они так нужны для воплощения высоких замыслов. Лорду Понсфорту хорошо известно мое единственное побуждение. А то, что я принес бы Вас в жертву делу, ради которого принес в жертву себя, подвергая свою жизнь опасности ранее и почти расставшись с ней сейчас, не представляется мне ужасным и непростительным поступком.

Его светлость выиграл. Я вернул ему деньги, и на этом все закончилось — вернее, закончилось бы, не сыграй вы с кузиной со мной такую шутку. Кстати, я до сих пор не могу понять, почему вы благодарили за нее Господа.

Вот здесь и заключается правда, заслоняющая все остальное в этой комедии ошибок, — правда, о которой я уже писал. Я не мыслил себе, что Вы не та, за кого себя выдаете. Я не мыслил себе, что Вы — Дамарис Холлинстоун, пока Вы сами не признались мне в этом в саду перед появлением лорда Понсфорта. Я считал богатой наследницей Вашу кузину, вы намеренно ввели меня в заблуждение. С той минуты, как я увидел Вас, я радовался, что мне не возбраняется судьбой ухаживать за Вами. Тогда я радовался своему проигрышу, хоть для меня по закону чести было очень важно выиграть, ведь моя честь — это прежде всего служба монарху, и я почитаю бесчестным все, отвлекающее меня от этой цели.

Теперь, любимая, Вы знаете всю правду, и я надеюсь, — нет, я уверен, — она Вас утешит. Пусть у Вас не вызывает стыда мысль, что Вы стали жертвой беспринципного искателя богатых невест и подарили сокровище своей чистой, святой любви авантюристу, наемнику и негодяю.

Мысль о том, что Вы узнаете правду и поймете меня, подбадривает и озаряет мои последние часы, иначе они были бы очень мрачны. Она согревает и радует меня. Я радостно встречу свой смертный час и сочту смерть скромной платой за счастье послать Вам неоспоримое свидетельство моей любви.

Завтра, пока я еще буду жив, моя последняя мысль будет о Вас. Я не знаю, что ждет меня за пределами бытия, однако смерти я не боюсь. Но если память о прожитой жизни сохраняется в великом потустороннем мире, моим раем будет память о Вас, сознание, что, узнав правду, Вы будете с нежностью вспоминать обо мне до нашей встречи, если нам суждено встретиться в мире ином.

Моя дорогая, моя милая, любовь моя, спокойной ночи!»

Уже давно стемнело, когда капитан Гейнор закончил свое письмо. Он сложил исписанные листы, скрепил их Печатью и положил в нагрудный карман. Затем он лег и спокойно уснул. Когда утром в его камеру вошли, он уже успел передать доброхоту-надзирателю письмо, а в придачу к нему — кошелек с двадцатью гинеями в награду за обещанную услугу.

Вскоре после восьми появился тюремный священник, круглый, как бочка, с добрыми глазами, толстыми щеками и двойным подбородком. Он зарос черной щетиной, по крайней мере, недельной давности, придававшей его облику что-то дикарское. На священнике был грязный стихарь; крошки нюхательного табака застряли в щетине над его верхней губой и на воротнике. Капитан Гейнор приветствовал его с отстраняющей вежливостью, и священник, заподозрив в ней гордыню, тотчас повел речь о спасении души.